Так оба лежали в темноте, слишком тихо и слишком напряженно для спящих, пока на улице не забренчал первый ленивый трамвай.

В один из таких дней решено было, что Иннокентий Семенович заберет «орлов», и Валентина направилась после работы к родителям – домой не тянуло. Отец еще не вернулся, и Марина, как назло, вернулась к «спиваковским затеям»:

– Ну, что там с этим питерским реликтом?

Валентина сидела, повернув голову к окну, словно через темное стекло можно было что-то рассмотреть.

– Ищем квартиру.

Пожала плечами, стыдясь признаться себе, что меньше всего в последнее время думала о «реликте». Действительно, одинокую фигурку с авоськой в руке вначале заслонила ветрянка, затем эркер, распахнувший объятия письменному столу, сбоившая программа, «обоюдоострый меч»… Заслонили и оттеснили, оставив стоять на перекрестке, где она дожидается зеленого света, но машины несутся непрерывным потоком, едут автобусы, а в светофоре ничего не меняется. Все так же издевательски долго горит круглое желтое око: ждите… ждите… ждите ответа, как в телефонной трубке; ждите обмена… Позвонить ей, что ли, вяло подумала Валентина. Позвонить – и хотя бы познакомиться по телефону, что ли. Обнадежить: ищем, мол. Впрочем, Кеша говорил, что она плоховато слышит – возраст, да. Для телефонного разговора, мягко говоря, неудобно.

Неохотно поднялась.

– Мне домой пора, поздно уже.

– Подожди, – мать тоже встала, – я достала банку меда. Сами-то мы его не очень…

Снег больше не сыпался, будто весь кончился. Валентина с трудом натянула сырые перчатки. На троллейбусной остановке стояли двое, крепко обнявшись. Девушка улыбалась. Подкатил троллейбус. Внутри было тепло и немноголюдно: час пик давно позади, люди разъехались по домам, кроме той парочки, так и застывшей на остановке. Валентина села к окну. По ногам шло тепло от батареи. Только она стала согреваться, как на очередной остановке люди начали вставать и двигаться к выходу. «Чие вы меня толкаете? – возмущался женский голос, – ну чие? Я вам что, жена или сестра?» Троллейбус пустел. Из кабины выглянул водитель: «В парк еду». Раздался щелчок, и свет потускнел. Валентина встала, поплелась к выходу и едва успела выскочить из смыкающихся дверей.

…Вошла в дом с одним желанием – напиться горячего чаю.

Муж вышел из комнаты. Сейчас скажет: «Привет» – и повернется спиной: спать. Хотя завтра суббота.

– Замерзла?

Валентина стаскивала перчатки с окостеневших пальцев. Размотала шарф, скинула пальто. Запоздало кивнула. Павел наклонился, чтобы расстегнуть сапоги. Коленки в тоненьких колготках были на ощупь как стеклянные. Он усадил ее на скамейку и начал согревать их руками.

– Провались он пропадом, этот обмен!..

– Ты… что случилось? – испугалась Валентина.

Он заговорил – торопливо, обычным своим голосом. Поговорить с родителями, просто объяснить, они поймут – не нужны им квадратные метры незнакомой тетки, пацанам хватает места в детской. Другие в однокомнатных – и ничего, вон на Валерку посмотри, да ты знаешь; а то в коммуналках годами мучаются… В кино сто лет не ходили… да никуда не ходили! Что, только кино на свете существует? Я мальчишек в цирк сводить обещал… Родители поймут. Отцу просто необходимо передохнуть, он совсем замотался… Тебе надо что-то теплое… Подожди, я свой исландский свитер дам! Он колючий, но зато сразу согреешься. И выпей водки! Или у нас еще «Плиска» есть, там немножко, как раз на согрев!

Оказывается, он давно хотел это сказать. Чуть не добавил: «Мы живем, как в коммуналке какой-нибудь. Или как в общаге», но Валентина включила воду, начала смывать тушь, и вместо слишком откровенных слов Павлик пробормотал:

– Я чайник поставил.

Сейчас они заварят свежий чай и посидят вдвоем, что нечасто случается, посидят спокойно в кои-то веки… Тем более что он давно готовился к разговору с родителями. Вернее, с отцом – мать-то всегда думает, как отец. Поехать надо одному, без Валюшки. И что с ней разругались и потом почти не разговаривали, упоминать ни к чему. Реакцию он тоже мог предсказать. Отец махнет рукой: «А, делайте как хотите», что не предвещает ничего хорошего. Насупится, ни на кого не глядя, возьмет тюбик – начнет мазать руки. Мать станет балансировать, сглаживать углы: «Ты не волнуйся, Кеша…» – «Я шестьдесят пять лет Кеша, при чем тут “волнуйся – не волнуйся”!» – всегда округляет свой возраст, когда взрывается. «Пожалуйста, Павлик, – мать повернется к нему, – папа усталый. Зачем решать серьезные вопросы на ночь глядя?» – «При чем тут “усталый – не усталый”, Галя, ты бы хоть, в самом деле…» Да знаю я, знаю, что «папа усталый», что у него болят обмороженные руки, но мне надоело накапливать квартирную статистику, держать в голове метраж-этаж-гараж, у меня жена… у меня как будто жены нет, папа, ты понимаешь это?! Мне… да положить мне на этот обмен! Именно так и сказать. Шоковая терапия? – пускай! Отец рявкнет: «Откройте кто-нибудь мне дверь – у меня руки намазаны!» – пойдет на кухню и закурит, он всегда курит, если на работе завал или нервничает.

Ну, «положить» при матери говорить не стоит. Просто: мы сыты обменом; все. В конце концов, эта неизвестная тетя Софа какая-то, я даже не видел ее!.. И вообще мы сами решаем, это касается нашей семьи, вы должны понять…

И тут длинно зазвонил телефон.

Рванулся, схватил трубку: «Да!» Женский голос в ответ алекнул вопросительно; Павел с облегчением перевел дыхание. «У нас четырехкомнатная с балконом и больфая кухня», – начала женщина. Некоторые слова у нее выговаривались как-то уютно, словно сквозь шерстяной шарф: «Это совсем рядыфком с вами, а мы после фести дома». Привычно записал адрес и, только повесив трубку, понял вдруг, что женщина будет напрасно ждать, что не пойдут они смотреть «больфую кухню» – ведь решили положить на обмен, хватит. Повернулся к телефону – перезвонить, но записан был только адрес, телефон не спросил…

…Младший всегда просыпался первым, и Павел, открыв глаза, настороженно прислушался. Тихо. Только через несколько секунд вспомнил: пацаны у родителей, а сегодня суббота, на работу не надо.

Жена крепко спала, одна рука была вытянута к его подушке. Он осторожно встал и вышел на кухню, прикрыв дверь.

Отец, конечно, на ногах, а значит, и мать тоже. Будут звонить в Ленинград, объясняться с теткой – вернее, объяснять ей, что ничего в ее жизни не меняется. Спросит бодрым голосом о здоровье, о погоде «у вас там», а потом сокрушенно признается: мол, Павлик с женой ничего не нашли… пока, во всяком случае. Не лишать же восьмидесятидвухлетнюю старуху последней надежды?

Вдруг взгляд упал на записанный адрес. И сразу вспомнился вчерашний звонок (та женщина бы сказала: «вчерафний») и что зайти пообещал. Как натягивал на Валюшку свой толстый свитер, грел руками ее замерзшие коленки в тоненьких колготках, ледяные на ощупь, и как пили коньяк… Это первое, что Павел сегодня увидел: щекастая бутылка «Плиски» на письменном столе.