Ох, слишком уж быстро все происходит! Он не сказал ни слова, не поцеловал ее в ответ. Ее слова доходили до него с трудом, звали его, слегка его смешили. Если он правильно перевел этот вырожденный французский, она сказала «мой дорогой, мой большой сильный мужчина».

Он обернулся и закрыл за собой дверь, но не так быстро, чтобы не увидеть, как свет из холла блеснул на белом лице, окруженном черным гало капюшона. В белизне алел рот.

Его била дрожь. Он чувствовал, что Жанетта и близко не похожа на ту верную фригидную подругу, которой так восхищается Церство.

Хэл вернулся домой с «Гавриила» на час позже, потому что сандалфон принялся расспрашивать его о подробностях пророчества, касающихся Сигмена. Потом Хэл должен был продиктовать свой отчет по наблюдениям этого дня. И только после этого он велел какому-то матросу отвести лодку к своей квартире. Направляясь к взлетной палубе, он встретил Порнсена.

– Шалом, авва, – сказал Хэл.

Улыбнулся и костяшками пальцев потер выступающий «ламед» на эмблеме.

Левое плечо гаппта, и без того постоянно опущенное, провисло еще ниже, как флаг, приспущенный в знак капитуляции. Уж теперь если кто и будет кого бить плетью, то никак не Порнсен.

Хэл шумно выдохнул и двинулся дальше, но Порнсен сказал:

– Минутку, сынок. Ты возвращаешься в город?

– Шиб.

– Шиб, шиб. Я поеду с тобой. У меня квартира в том же доме, на третьем этаже, как раз напротив квартиры Фобо.

Хэл открыл рот, желая возразить, – и не смог ничего сказать. Пришел черед Порнсену улыбаться. Он повернулся и пошел впереди, Хэл последовал за ним, крепко сжав губы. Гаппт выследил его, видел встречу с Жанеттой? Нет, тогда бы Хэла сразу арестовали.

Мелкая душонка. Вот что отличало гаппта от всех знакомых Хэла. Он знал, что его присутствие Хэлу неприятно и что, если он поселится в том же доме, отравит Хэлу радость избавления от надзора.

Хэл пробурчал себе под нос старую пословицу: «Гаппт никогда зубов не разожмет».

Матрос ожидал возле машины. Все сели, и лодка беззвучно ушла в ночь.

Хэл вошел в дверь дома впереди Порнсена, испытывая теплое чувство удовлетворения от нарушения этикета и выражения презрения к этому человеку.

Возле своей двери он остановился, ангел-хранитель молча прошел у него за спиной. Хэлу вдруг пришла в голову озорная мысль, и он окликнул:

– Авва!

Порнсен обернулся:

– Что?

– Вам не хотелось бы проверить мои комнаты, чтобы посмотреть, не прячу ли я там женщину?

Коротышка побагровел, зажмурился и покачнулся, едва не лишившись чувств от ярости. Открыв глаза через пару мгновений, он рявкнул:

– Ярроу! Если я и видел в этой жизни нереальную личность, то это ты! Мне плевать, какие у тебя там отношения с иерархией! По-моему, ты… ты просто не шиб! Ты сильно переменился. Ты был таким скромным, таким послушным, а теперь ты заносчив!

Хэл в ответ заговорил ровным голосом, который, однако, повышался с каждой произнесенной фразой:

– Не так давно ты называл меня неуправляемым, – с того самого дня, как я родился, и вдруг оказывается, что я был примером блестящего поведения, таким, на которое Церство могло бы – прости за штамп – указать с гордостью! Я полагаю, что всегда вел себя настолько хорошо, насколько можно было ожидать. И еще я полагаю, что ты был и остаешься презренным, злобным, мерзким безмозглым прыщом на заднице Церства и заслуживаешь лишь того, чтобы тебя выдавили, да поскорее!

Хэл задохнулся собственным криком, сердце бешено колотилось, в ушах ревела кровь, в глазах помутилось.

Порнсен пятился, нелепо и комично выставив перед собой ладони:

– Хэл Ярроу! Хэл Ярроу! Держи себя в руках! О Предтеча, как же ты меня ненавидишь! Все эти годы я думал, что ты любишь меня, что я твой любимый гаппт, а ты мой любимый подопечный. А ты меня ненавидел – почему?

Рев в ушах стих, в глазах у Хэла прояснилось.

– Ты серьезно?

– Конечно! Да мне такое и присниться не могло! Все, что я делал, я делал для тебя, и когда наказывал тебя, мое сердце разрывалось! Но я заставлял себя так поступать, всякий раз напоминая, что это для твоего же блага!

Хэл рассмеялся. Он смеялся, смеялся и все не мог остановиться, а Порнсен побежал прочь и скрылся в своей квартире, обернувшись лишь на миг, мелькнул в проеме побелевшим от ярости лицом.

Ослабевший от приступа ярости, Хэл, дрожа, прислонился к дверному косяку. Вот это поворот! Он всегда знал, знал наверняка, что Порнсен его терпеть не может, считая противоестественным чудовищем, и находит мрачную радость в том, чтобы его унижать и пороть.

Он покачал головой. Нет, наверняка гаппт испугался и пытался оправдаться.

Он открыл дверь и вошел. Да, конечно, мужество бросить вызов Порнсену – целиком заслуга Жанетты. Без нее он ничто, презренный трусишка-кролик. Несколько часов с этой чудесной девушкой дали ему силы преодолеть годы жесткой дисциплины.

Он щелкнул выключателем в прихожей. Через столовую ему была видна закрытая дверь в кухню, оттуда доносился стук посуды. Хэл принюхался.

Стейк!

Радость сменилась тревогой. Он же велел ей прятаться до своего возвращения! А если бы сейчас сюда вошел не он, а кувыркун или уззит?

Когда дверь распахнулась, петли взвизгнули. Жанетта стояла к нему спиной и обернулась на первый же скрип несмазанного железа. Лопатка выпала из ее руки, другая рука взлетела к открытому рту. Сердитые слова замерли на губах у Хэла. Начнешь ее ругать – разразится слезами, и что тогда?

– Мо шю! Ты меня напугал!

Он хмыкнул и подошел к плите, потянулся к крышке кастрюли.

– Понимаешь, – сказала она, и дрожь в ее голосе свидетельствовала о том, что девушка поняла – Хэл сердится. – Я все время жила в страхе, что меня поймают, поэтому меня пугает все неожиданное. Я всегда готова пуститься наутек.

– Какие же обманщики эти кувыркуны! – мрачно сказал Хэл. – Я-то думал, они кроткие и добрые!

Она глянула на него искоса своими большими глазами. Краска возвращалась на щеки, алые губы улыбались.

– Нет, они вовсе не злые, они на самом деле добрые. Они давали мне все, что я хотела, кроме свободы. Боялись, что я найду дорогу обратно к сестрам.

– А какая им разница?

– Они думали, что там, в джунглях, могли сохраниться мужчины моей расы, и я стану рожать им детей. Они боятся, что моя раса приумножится, вновь станет сильной и затеет с ними войну. Они не любят воевать.

– Странные они создания, – сказал он. – Но вряд ли можно надеяться понять тех, кому неведома реальность Предтечи. И более того, они гораздо ближе к насекомым, нежели к человеку.