броней почти с ног до головы; чтобы избежать смерти, они могли в любой момент сдаться в плен. Нужды рисковать своими жизнями не было. Если они могли продолжать сражение, их защищали доспехи, а если уже не могли сопротивляться, они сдавались и оставались в живых».

Во времена Данте, когда армии состояли из горожан, битвы были настоящими. После битвы при Кампальдино 1700 гибеллинских воинов, как писали историки, «лежали, истекая кровью, в зеленых лесах и долинах Казентино», совсем рядом с тем местом, где родился Уччелло. Двадцатичетырехлетний Данте сражался бок о бок с Корсо Донати и Виери деи Черки, будущими главами Черных и Белых; по его собственным словам, он испытал «сильный страх, а потом, в конце, невероятное счастье». Позже, когда жил Уччелло, иностранные наемные солдаты дрались друг с другом в ненастоящих войнах, не испытывая страха и не рискуя жизнью, лишь бы им за это платили. Кровью истекали только деревни и природа. Когда бандам наемников было нечем заняться, они пускались во все тяжкие, разоряя окрестности города, у которого они состояли на службе, и опустошали все на своем пути. Сельскому населению группировки, подобные Белому отряду, должно быть, казались закованными в панцири захватчиками из других миров или скопищами жуков, пожирающих навоз. Отца Козимо I Медичи, Джованни делле Банде Нере (Джованни из Черного отряда), называли так потому, что наводившие ужас банды наемников после его смерти надели черные до спехи в знак траура. Происходивший по материнской линии из семейства Сфорца, он был одним из немногих военачальников своего времени, умершим от ран.

Таким образом, статистические данные Макиавелли, навязывавшего государству идею о необходимости гражданской армии, рисуют, хотя и без помощи красок, ту же картину, что и работы художника-затворника: картину ненастоящих сражений, представлявших собой мультипликационную карикатуру на войну, странную мозаику из блестящих доспехов на фоне сельской идиллии. Оригинальность Макиавелли как историка состоит в том, что он видел вещи «в перспективе».

Внешние войны никогда не оказывали большого влияния на жизнь гражданского общества Флоренции вплоть до знаменитой осады 1530 года, когда горожане, наконец, объединились и оказали мужественное сопротивление врагу; однако кончилось все вступлением испанцев в город и падением республики. Немного раньше, в 1494 году, французский король Карл Vili вошел в город во главе своих победоносных войск, но в страхе ретировался, увидев, как настроен народ. Уйти короля заставила одна короткая фраза, произнесенная видным горожанином Флоренции Пьеро Каппони. «Тогда заиграют наши трубы!» — с угрозой воскликнул король, узнав, что делегация флорентийцев отказалась принять ультиматум, предъявленный побежденному городу. «Если заиграют ваши трубы, в ответ зазвонят наши колокола», — ответил Каппони. Карл уже видел Флоренцию и флорентийцев — мрачные каменные дворцы, похожие на крепости, и людей, готовых вспыхнуть, как трут, и уже забрасывавших камнями его солдат, — и теперь он понял, что означают эти слова: призыв к людям выйти на площади. Опасаясь уличных боев, на которые он уже насмотрелся, король капитулировал, а чеканная фраза Каппони до сих пор звучит как предостережение всем потенциальным захватчикам городов-республик — колокол в ответ на трубы, призыв к собранию народа в ответ на призыв к бою. Когда семейство Медичи, в конце концов, захватило власть во Флоренции, оно приказало уничтожить колокол народного собрания.

Ни одно поражение от внешнего противника не производило на флорентийцев такого впечатления, как их собственные, внутренние катастрофы. С самого начала жизнь в городе была очень неспокойной, прежде всего из-за его местоположения, у слияния рек, между Муньоне и Менсолой, где они впадают в Арно. Сегодня, когда летом сама Арно превращается в сухое каменное ложе, по дну которого еле-еле струится жалкий ручеек мутной зеленой воды, трудно поверить, что Флоренции со времен Тиберия неоднократно угрожал и сильнейшие наводнения. Великое наводнение 1333 года, описанное Виллани, было лишь одним из тех, которые он наблюдал. По сути дела, наводнения были постоянным бедствиемна протяжении всего тринадцатого века; в 1269 году потоком были снесены мосты Каррайя и Санта Тринита, и не удивительно, что Виллани, излагая историю города, возводит его происхождение к Ною. Конечно, многие рассматривали эти потопы как наказание за грехи; вздувшаяся река была ответом Господа на непомерную гордыню буйных горожан. К уже упоминавшемуся великому наводнению 1178 года добавились два разрушительных пожара и голод, охвативший всю Тоскану. Ранее в том же веке флорентийский епископ Раньери предсказывал конец света; он основывал свое пророчество на появлении кометы. Все природные катаклизмы, случавшиеся в Средние века, трактовались флорентийцами как предвестники грядущего Апокалипсиса; число предсказателей росло с каждым днем.

В 1304 году произошло невероятное событие, которое опять-таки было воспринято как «кара Божья». В театре, развернутом на лодках стоявших на реке у моста Каррайя, решили устроить представление «ада» — с языками адскогс пламени, молящими о милосердии грешника ми, повелителем темных сил, чертями с вила ми. Мост, заполненный зрителями, пришедпти ми посмотреть на этот спектакль, рухнул, и все находившиеся на нем утонули; во Флоренции поговаривали, что пришедшие посмотреть на ад получили что хотели.

Спустя примерно двести лет Савонарола, проповедуя в Дуомо, пугал слушателей весьма реалистичными рассказами о Ноевом ковчеге. Последователь Платона, философ и поэт Пико делла Мирандола описывал проповедь о Всемирном потопе, услышанную им 21 сентября 1494 года. «И вот, Я наведу на землю потоп водный»{14}, — прокричал Савонарола страшным голосом, подобным раскату грома, взойдя на кафедру, и холодная дрожь пробрала Пико до костей, а волосы на его голове встали дыбом. В тот же день, словно бы в подтверждение мрачного пророчества, до Флоренции дошла весть о вторжении орд иноземных захватчиков. Это были войска французского короля Карла VIII.

Всемирный потоп послужил сюжетом самой знаменитой работы Уччелло, выполненной для Зеленого клуатра церкви Санта Мария Новелла. Полет фантазии Уччелло на этой удивительной фреске, недавно отреставрированной и выставленной в старом Форте Бельведере на холме Сан Джорджо, захватывает воображение — библейское событие, относящееся к далеким временам, оказывает непосредственное, сильнейшее пророческое воздействие. Это один из тех великих образов Страшного суда, прозреть которые было дано лишь флорентийцам, от Данте до Микеланджело. Их способность к ясновидению была основана на этих образах, а также на общей для них страстной любви к своему городу и народу, подобной той, что испытывали древние евреи, и на богатстве «документальных» или научных описаний. Например, в отчете Данте о посещении ада поражает скрупулезное описание географии и геологии. Данте «исследовал» ад и обнаружил в нем множество уроженцев Флоренции; когда некий прелат раскритиковал обнаженные фигуры в «Страшном суде», Микеланджело сразу же добавил на фреску его изображение