Поймали такси, и Мокашов попрощался:

– Пока.

Потом всё у него выходило как в тумане. Он где-то бежал, где-то шёл. И в голову лезли чудные мысли: «Мне повезло: меня пригласили… А кто пригласил Леночку-«беду» на защиту? Ведь это меняло всё. И ведь пригласили, хотя она опоздала. Ай-яй-яй, ну, прямо заговор обречённых».

Его подхватил автобус, полный возвращающейся молодёжи. В подъезде и тут возникли сомнения, когда лифт тронулся: а дойдёт ли? Такое прежде не приходило в голову. Но лифт со стуком остановился на его этаже.

«Что же это такое?» – он толкал ключ в замочную скважину, и ничего не получалось. Он проверил номер квартиры. Нет, номер его. Что же это всё-таки?

В комнате было темно и тихо. Он кое-как стащил с себя одежду. Затем полез на тахту, привалился лицом к подушке и провалился в пустоту сна.

– Ну, до свидания, – сказал Семёнов. – Болтать мне с вами некогда. Я попрощаться пришёл.

– До свидания, хулиган.

«Это они о синяке. Обидно, но сам виноват, и жаловаться не на кого. Сегодня на входе в метро стеклянная дверь показалась ему открытой, да и разглядывать было некогда. И вот, пожалуйста, ссадина на лице. Хотелось на трезвую голову договориться кое о чём с Протопоповым. О кое-каких исследованиях. Конечно, взаимовыгодных. Использовать светлую голову Левковича, наконец. Ну, ладно, ещё не вечер».

– До свидания, теоретики.

И вдруг всё разом рухнуло. В одиннадцать позвонили на кафедру, и началась суета: звонки, кто-то входил-выходил, и в конце концов, выяснилось, что кафедра обезглавлена. Толком никто ничего не знал, но по слухам, Протопопову вечером дома сделалось плохо, однако привычных лекарств он не нашёл. Генриетта же, как назло, в эту ночь дома не ночевала: он сам её отпустил, и испортился телефон. Злоумышленниками телефонный провод был просто выдран из стены. А результат – инсульт и потеря речи.

Дим Димыч – Дмитрий Дмитриевич Протопопов – теперь в Склифосовского с подозрением на инсульт. Затем дополнительно стало известно, что приступ случился с ним ночью, и он пролежал без помощи до утра, пока не пришла в квартиру родственница-уборщица и не нашла его неподъёмным и беспомощным. Во всяком случае, он теперь не боец: то ли в коме, то ли тяжёлый лежачий с неясной программой восстановления.

– Всё ясно, – рассуждала Люба. – Я уверена, что это дело её рук. Такая змея! А с Теплицким у них давным-давно парное катание. Дуэт в два голоса… Дмитрий Дмитриевич – сердечник, и волнение защиты, и столько выпито. Сама ведь и подливала ему. А у него сердце… Всё эта змея подстроила и бросила, а утром только справилась: жив ли?

– Никто не знает, – рассуждал Кирилл, – и что теперь гадать. Важен итог: мы у разбитого корыта, на корабле с пиратами на борту.

– Пираньями?

– Пиратами и пираньями. Словом, мы на мели.

– Может, она и таблетки его от сердца выкинула, – не унималась Люба, – сказала, мол, кончились, и не те дала… Во всяком случае, он дурак, и кто так действует?! На вечере накричал на неё: мол, хватит интриг… обойдёмся без партийного влияния… вон с кафедры, пусть дома кастрюлями гремит…

– Кто теперь за шефа?

– Должно быть, Теплицкий.

– Тогда держись.

И понеслось.

Щука, жужелка и рак танцевали краковяк.

Кому хоть раз не хотелось поменять в своей жизни привычное, отправиться к чёрту на кулички, в нетронутую тайгу, на север, забросить быт, профессию, семью, хотя по-крупному, признаться, это редко кому удавалось. Но мне повезло: хотя и не сразу, но я очутился вдали от всего, эхом мечты, по ту сторону второго по величине океана.

Ах, эхо минувшего! Оно многократно меня доставало и каждый раз било по голове, обманывало, снова и снова играло со мной в подкидного. В Одессе, куда мы отправились после долгого рейса на корабле сопровождения, отоварить полученные бонны в специальном морском магазине, которые были тогда в нескольких приморских городах в стране, со мной случилось непредвиденное. Ребята накануне уехали поездом, а я остался на сутки в городе один, потому что улетал самолётом. Зашел в приморское кафе, в котором, по случайности, встретил старших офицеров БМРТ, на котором мы жили около недели для остроты ощущения по нашей просьбе в Петропавловске-Камчатском. Внезапно встретить их здесь, на другом конце страны, было неожиданно, что показалось праздником, продолжавшимся и с их уходом, но уже с незнакомыми личностями, с виду симпатичными, по их словам, студентами. Мы поначалу выпили с ними тут, а потом добавили в ресторане на Дерибасовской. В питье мне, видно, что-то подмешали, и я очнулся в трамвае на конечной остановке местных Черёмушек с пустой бонной книжкой, без денег и в полном отчаянии.

Когда я утром, упросив перенести на несколько часов мой отлёт, явился в местную милицию, попросил помочь, изложив печальную суть, и спросил начальника милиции: «Что же делать теперь?», – тот посоветовал чисто по-одесски: «Поднять правую руку и резко опустить». И бог знает, чего стоило мне потом выплатить долги за то, что мне ещё в плавании давалось в кредит и за что был я обязан расплатиться боннами. И были иные случаи, но не об этом теперь речь.

Так что со мной произошло? Всё изменилось с защиты Протопопова. Когда выяснилось, что кафедра обезглавлена, возникли конкретные заботы и хлопоты. Левкович добился устройства шефа в академическое «Узкое» для восстановления, где ему стало лучше, но ненадолго, и вскоре его хватил окончательный удар. И наступило безвременье. Пересуды-хлопоты. Затем и это схлынуло, и встал вопрос: кому же возглавить кафедру. Назначили сначала Левковича, как самого опытного. Но в ректорат поступила анонимка: мол, непартийный, и где партийное влияние? Была она без подписи, хотя и ежу понятно, откуда ноги растут, но отмахнуться было нельзя. Решили: место не для Левковича, в науке достаточно известного, но неподходящего. Назначили временно Теплицкого, но сами знаете, как у нас с временным. Молодёжь это, вроде, не волновало. А зря.

И начались реорганизации и нововведения. Работа перемежалась борьбой. Но как говорят, за что боролись, на то и напоролись. В последние дни Теплицкий стал недосягаем. Он пропадал в каких-то немыслимых верхах, а «голубая Генриетта» удачно возглавила институтский международный отдел. Тематика кафедры размазалась. Пропал смысл спорить: что, с кем и для чего?

Всё это время я был занят своим – распадом струи жидкого взрывчатого вещества. Мне повезло. Я чувствовал себя богом. Как же, своими глазами увидел распад жидкой струи! Снимал в темноте со вспышкой, но получилось не только фото, и глаз, оказалось, способен увидеть чёткую форму распада. Обычно кадры струи наслаиваются друг на друга, и получается сверкающий фейерверк, красивый и ничего не говорящий. Да, я был счастлив увидеть то, чего до меня не видели. И стало возможным придумывать разные математические модели. Пожалуйста, сколько угодно! Но тема жидкого ВВ скоро исчезла с кафедры. Не сфинансировали следующий этап, получив, видимо, сигнал. На этом моё везение и закончилось.