— Хотел бы я сказать, что все они страстные почитатели искусства, — вздохнул сэр Фредерик. — На самом верху, конечно, есть настоящие знатоки. Но большинство — обычные торговцы, хоть это и не всегда разглядишь за шикарными костюмами и сорочками из дорогих магазинов. Среди них множество чьих-нибудь младших сыновей, которым не удалось попасть в армию, — можете себе представить? Они умеют убеждать. Они прекрасно одеваются. Они быстро осваивают профессиональный жаргон. Один из самых талантливых работников Капальди раньше продавал аристократам системы центрального отопления. Но зачастую носильщики, которые доставляют картины по месту назначения, знают о них больше, чем продавцы.

— Ну а какую роль во всем этом играют американцы? — спросил Пауэрскорт, удивленный цинизмом столь высокопоставленного лица, как председатель Королевской академии. Наверное, подумал он, подобные взгляды приходят с опытом.

— Американцы, дорогой мой Пауэрскорт, могут стать причиной самого крупного — на моей памяти — переворота в мире искусства. — Отчаянный приступ кашля помешал сэру Фредерику договорить. Щеки у него побагровели. Ему явно приходилось очень туго, и Пауэрскорт невольно подумал, что он, наверное, долго не протянет. Увидев на его лице участие, сэр Фредерик отмахнулся. — Извините, Пауэрскорт. Что поделаешь — болезнь. Так вот, об американцах. Они приезжают сюда с огромными деньгами. Я подозреваю, что мы стоим на пороге самого большого бума в торговле произведениями искусства за всю ее историю. Новый Свет приходит, чтобы забрать у Старого его художественное наследие. Перед дельцами открываются гигантские возможности.

Кровь отлила от щек сэра Фредерика. Теперь он стал бледным как мел; глаза закрыли тяжелые веки.

— Еще два последних вопроса, а потом я уйду, — сказал Пауэрскорт. — Журнал, который Кристофер Монтегю собирался издавать вместе с Джейсоном Локхартом из фирмы Кларка. В чем состояло его назначение?

Сэра Фредерика разобрал смех. Можно было подумать, что у него очередной приступ кашля.

— Война, говоря словами Клаузевица, — это лишь продолжение политики иными средствами. Журнал должен был послужить той же цели: опорочить конкурентов, поставить под сомнение подлинность их картин и надежность их экспертиз. Я совершенно уверен, что две другие фирмы очень скоро наладили бы выпуск своих собственных журналов. На радость печатникам — но вот искусство вряд ли что-нибудь от этого выиграло бы.

— Мой последний вопрос касается личной жизни Кристофера Монтегю, сэр Фредерик, — сказал Пауэрскорт. — Теперь я знаю, как звали его любовницу — Розалинда. Но ее фамилия осталась мне неизвестна. Не найдется ли у вас случайно какого-нибудь письма, написанного Монтегю? Или просто его подписи? Образец его почерка мог бы очень мне пригодиться.

Сэр Фредерик внимательно посмотрел на Пауэрскорта. Казалось, он хочет спросить, для чего именно может пригодиться образец почерка убитого. Однако он смолчал и принялся рыться в ящиках своего необъятного стола.

— Ага, нашел. — Он достал конверт, адресованный ему самому. — Вот рука Монтегю. Наверное, вы захотите забрать его с собой?

Внезапно Пауэрскорт почувствовал, что сэр Фредерик наверняка знает полное имя таинственной Розалинды. Но что-то — возможно, соображения чести или личной привязанности — мешало ему назвать его.

— Сэр Фредерик, — произнес Пауэрскорт, — вы можете счесть меня излишне самоуверенным, но я все-таки скажу, что выяснить имя этой несчастной леди — дело нескольких дней, не больше. Я понимаю: честь и обыкновенная порядочность не позволяют вам выдавать секреты своих коллег. И уважаю вас за это. — Пауэрскорт пытался отрезать Ламберту пути к отступлению. — Но речь идет об убийстве. Удушение гарротой — дело рук профессионального убийцы, нанятого неизвестным лицом или лицами. И этот убийца может снова нанести удар. Если вы по какой-то случайности знаете фамилию этой Розалинды, я прошу вас назвать ее мне. Я знаю, что раскрытие тайны, вероятно, повлечет за собой неприятные последствия для этой леди, но сейчас есть вещи поважнее, чем размышления о правилах хорошего тона и светских условностях. Мы можем спасти жизнь, и не одну.

Пауэрскорт остановился. Потом вдруг добавил:

— Мне нет нужды говорить вам, сэр Фредерик, что в отношении названного вами имени будет соблюдена полная конфиденциальность.

Сэр Фредерик Ламберт обратил печальный взор на дворец Дидоны, который вот-вот должно было поглотить пламя. Он не смотрел Пауэрскорту в глаза, но по-прежнему не сводил взгляда со своей работы, словно размышлял, как ее улучшить.

— Миссис Розалинда Бакли, — наконец очень тихо промолвил он. Пауэрскорту пришлось напрячься, чтобы расслышать адрес. — Челси, Флад-стрит, номер шестьдесят четыре.

Уильям Аларик Пайпер ждал американского миллионера Уильяма Маккракена у себя в кабинете на Олд-Бонд-стрит. Сегодня он надел шелковую сорочку кремового цвета и темно-синий костюм в полоску; в петлице красовалась маленькая розочка. Черные туфли были начищены до зеркального блеска. С тех пор как Маккракен предложил ему за рафаэлевскую Мадонну восемьдесят тысяч, прошло уже восемь дней. Тогда Пайпер сказал Маккракену, что у него есть другой покупатель и миллионеру придется подождать, пока он наведет справки.

И каким же мучительным было это ожидание! Американец становился все более и более нетерпеливым. Поначалу письма из отеля «Пикадилли», где он поселился, приходили всего лишь дважды в день. Затем они посыпались градом — по четыре, пять, шесть, даже по семь за одни сутки. Пайпер упорно не отвечал. Маккракен стал являться в его галерею лично. Но мистера Пайпера все время не оказывалось на месте. Мистер Пайпер был на совещании в другом конце города. Или за городом. Или в Национальной галерее.

Впрочем, три дня тому назад Уильям Аларик Пайпер действительно посетил Национальную галерею. Администрация музея была весьма польщена тем, что фирма «Декурси и Пайпер» рассматривает ее в качестве первого претендента на покупку рафаэлевского «Святого семейства». К сожалению, они не могут предложить за эту картину более семидесяти тысяч фунтов. Мистер Пайпер должен понять: очень многие хотят воспользоваться общественным кошельком, а его содержимое не безгранично. Директор музея не упомянул о приближающихся выборах. Политики всегда неохотно соглашались на приобретение дорогостоящих картин накануне похода граждан в избирательные участки. Кандидаты на высокие государственные посты боялись обвинений в расточительстве, в том, что они тратят деньги налогоплательщиков на иностранные безделушки, на изображения каких-то полуголых барышень. Интересно, размышлял директор, догадаются ли когда-нибудь дельцы от искусства, что соблазнять Национальную галерею классическими шедеврами лучше всего сразу после выборов? Ведь обо всех покупках, совершенных в этот период, к следующим выборам давно уже забудут.

Наконец Пайпер решил сжалиться над Маккракеном. Он знал, что американец крепко сидит на крючке. Раз Маккракен проникся этой всепобеждающей страстью, раз он стремится купить Рафаэля во что бы то ни стало — значит, в будущем они с компаньоном смогут продать ему и еще что-нибудь. Платежеспособность Маккракена не вызывала у Пайпера сомнений. Допустим, американец станет приобретать по две-три подобных картины в год — это выйдет около четверти миллиона. А за десять лет — два с половиной миллиона фунтов! А за двадцать — целых пять миллионов! Конечно, сначала эти картины придется откуда-то взять, но прибыль в два с половиной миллиона фунтов за двадцать лет, причем с одного-единственного клиента, — для ушей Пайпера это была просто небесная музыка. Вдобавок у Маккракена могут быть друзья. Богатые друзья, в которых при лицезрении картин, развешанных по стенам в его доме, непременно проснутся ревность и дух соперничества. Маккракен же вполне способен сделать в особой пристройке к своей огромной усадьбе маленькую картинную галерею!