— Да, я прекрасно это знаю. Но, учитывая реальное положение вещей, не могу не констатировать, что у Царно наблюдались периоды особой агрессивности, равно как и периоды проблем со зрением, сопровождавшиеся головными болями. В последнее время те и другие явления участились, усилились, причем те и другие в одинаковой пропорции. Не исключено, что одно связано с другим. Мозг — сложное устройство, и нам известны далеко не все его тайны.

Психиатр, всем своим видом выражая покорность судьбе, приподнял связку бумаг и уронил — так, словно это кирпич.

— Все это очевидно, просто в глаза бросается. Царно страдал чем-то, что, усиливаясь, с каждым днем ухудшало его состояние — примерно так, как бывает при раке. Нет сомнений в том, что, будь Царно на воле, можно было бы поставить более точный диагноз, найти способы лечения. Нет сомнений и в том, что Царно давным-давно нужно было сделать МРТ и провести полное обследование. Но здесь, вы же понимаете, все происходит очень медленно из-за этих чертовых бумажек и жестокой нехватки средств. А теперь мой пациент мертв.

Люси наклонилась над столом, чтобы стать ближе к собеседнику.

— Вот так, глаза в глаза, прошу вас: скажите, вы считаете, что Грегори Царно мог совершить свое чудовищное преступление из-за каких-то проблем с мозгом? Вы считаете, что спустя целый год после ареста и приговора он вдруг задумался о своей ответственности? Вы считаете, что двенадцать присяжных, признавших его вину, ошиблись?

Доктор откашлялся, отвел на минутку глаза, потом опять прямо посмотрел в лицо посетительницы и больше уже не отворачивался.

— Нет. В то время он отдавал себе полный отчет в том, что делает.

Люси, прикрыв рот ладонью, упала в кресло. Ответ ее не удовлетворил: врач говорил вяло, в голосе не хватало уверенности, он соврал, чтобы не надо было пересматривать вердикт присяжных, чтобы она и сама успокоилась, и его оставила в покое. Да-да, именно так.

— В то время… А вы совершенно уверены в сказанном? Может быть, вы просто хотели меня успокоить, сделать так, чтобы я больше не думала об этом?

Дюветт принялся перекладывать бумажки, как будто вдруг решил навести порядок на своем письменном столе. Теперь он прилагал все усилия, чтобы, не дай бог, не встретиться взглядом с Люси.

— Совершенно уверен. Я сказал вам ровно то же самое, что другому полицейскому, тому, что приходил до вас. Царно был вменяем и должен был нести ответственность за свои действия.

Люси нахмурилась.

— До меня приходил еще какой-то полицейский? Когда?

— Ровно два часа назад. Он приехал рано утром из Парижа. Работает в уголовной полиции, на набережной Орфевр. Выглядел так, будто не спал тысячу лет. Он дал мне свою визитку… Да ее и визиткой не назовешь, просто картонка…

Он открыл ящик, достал из него белый картонный прямоугольничек и протянул Люси.

Люси показалось, что ее ударили под дых.

По белому прямоугольничку наискосок было написано авторучкой: «Франк Шарко».

— Все в порядке, мадемуазель Энебель? Вы хорошо себя чувствуете?

Люси вернула карточку. Пальцы у нее дрожали. Среди контактов в ее мобильнике больше не значился Франк Шарко, она стерла его номер, стерла вместе с чувствами, какие могла бы испытывать к этому полицейскому. По крайней мере, ей так казалось. И увидеть его имя снова, здесь и сейчас, так внезапно, при таких обстоятельствах…

— В уголовной? Вы точно знаете?

— Абсолютно точно.

Они долго молчали, Люси никак не удавалось поверить в происходящее.

— А что ему было надо? Зачем Франк Шарко приезжал сюда?

— Вы с ним знакомы?

— Была знакома.

Лаконичный ответ, после которого откровенности ждать не приходится. Психиатр и не ждал, предпочел вернуться к теме:

— Ваш коллега задавал мне вопросы о Еве Лутц, студентке, приезжавшей к Царно дней десять назад. А теперь, по его словам, эту девушку убили.

Голова у Люси пошла кругом. Царно мертв, но призрак его рядом, близко, как никогда. Она думала о Шарко. Значит, он все-таки работает, причем уже не в Нантерре, а в Париже, в уголовке… Почему он не бросил эту растреклятую службу, как собирался до того, как похитили близнецов? Да еще и вернулся «на землю», туда, где кровь, где вспоротые животы, грязь? Вернулся к тому, с чего начинал.

Она глубоко вздохнула: чересчур много сразу свалилось на нее. Ей надо действовать более спокойно, более методично — как действуют полицейские, как действовала она сама, когда служила в полиции.

Сначала она задала несколько вопросов об обстоятельствах преступления. Психиатр объяснил, что знает немногое — только то, что ему захотел сообщить комиссар Шарко: тело Евы Лутц было найдено в Центре приматологии неподалеку от Парижа. На лице девушки был след укуса, из ее квартиры похищены какие-то данные. Известно, что эта студентка просила разрешить ей посещение нескольких особо жестоких преступников, находящихся в разных тюрьмах Франции. Люси пыталась получить максимум информации, сопоставить факты, выстроить их в соответствии с логикой. Помимо ее воли мозг бывшего лейтенанта полиции заработал на полную катушку, и она чувствовала, как возвращаются, казалось бы, утерянные рефлексы ищейки.

— Зачем? Зачем Еве Лутц понадобились встречи с этими преступниками?

— Все они левши.

Доктор заметил, как взволновал собеседницу этот невинный ответ, и постарался уточнить:

— Я не имею в виду, что все преступники левши, это она сама, Ева Лутц, отбирала из преступников только левшей. Причем отбирала из самых жестоких, самых агрессивных, тех, кто убивал по неясным мотивам и в большинстве случаев был не способен объяснить, как это произошло.

— Но… но почему, зачем? Какая у нее была цель?

— Думаю, целью была научная работа, диплом или диссертация. Когда Ева сюда приехала, она хотела подробнейшим образом расспросить Грегори Царно, но заключенный был не совсем в форме, и мне пришлось служить посредником. Она хотела, например, узнать, были ли левшами родители Царно, заставляли ли его писать или делать что-то другое правой рукой, когда он был ребенком. Ну и еще кучу подобных вопросов задала — на их основании можно составить статистический отчет или выдвинуть какую-то гипотезу. А вы знаете, что Царно большей частью действовал правой рукой?

— Мне это все равно.

— Как мне объяснила Лутц, он ел и рисовал правой рукой, потому что приемные родители заставляли его быть правшой. С древнейших времен леворукость воспринималась людьми как недостаток, если не проклятие или метка дьявола. Особенно в Средние века. Ну а Царно, стало быть, являлся лжеправшой, он был вынужден стать правшой под давлением родителей-католиков. Так уж его воспитывали.

Люси задумчиво посмотрела на психиатра и, помолчав, сказала:

— И тем не менее… он зарезал мою дочь левой рукой. Шестнадцать ударов ножом без малейшего колебания.