— Не будете, не надо…

Прокурор взял ручку, стал что-то писать. Рома тем временем собирался с мыслями.

Пашки больше нет. Его убили. И не Рома это сделал. Он всего лишь ударил его. Пусть в лицо, и сильно. Но никак не остро заточенным прутом в печень и сердце… Остро заточенный прут… Уж не тот ли это?..

— Так, от подписи вы отказались. Теперь я должен разъяснить вам ваши права.

— К черту права! — Рому залихорадило. — Я хорошо знаю свои права.

— Тогда распишитесь вот здесь.

— Я не буду расписываться.

Он должен расписаться на постановлении в том, что ему разъяснили его права. Но он сейчас в сильнейшем волнении. Как бы ему не подсунули на подпись другую бумагу.

— Не будете, не надо… Зря вы ломаете комедию, Лозовой, — с вялым осуждением посмотрел на него Банякин. — Ваша вина полностью доказана. Вы можете отрицать что угодно. Только ничего вам не поможет. Любой суд припаяет вам приличный срок за убийство.

— Я никого не убивал.

— Орудие преступления — металлический прут Он найден в теле убитого. И на этом пруте ваши отпечатки пальцев.

— Чушь!

— Не знаю, не знаю… Это прямая улика. Но есть и косвенные улики. Да еще какие… Есть показания свидетелей, которые утверждают, что вместе с Голиковым Павлом Семеновичем вы ходили осматривать его новый магазин.

— Странно, — горько усмехнулся Рома.

— Что странно?

— Вы осмотрели труп, провели дознание, допросили свидетелей, у вас имеются результаты экспертизы… А вот допросить меня вы удосужились только сейчас, по прошествии почти трех суток с момента убийства… Почему так?

— На это у нас были свои субъективные причины, — уклончиво ответил прокурор.

— Гражданин Нырков — вот ваша субъективная причина! — взорвался Рома. — Вы все под ним, как стая гончих под сапогом старого ловчего… Вы видите, я не прошу у вас адвоката. Если он будет, то только купленный, полностью подконтрольный вам и Ныркову. И телефон я у вас не прошу, чтобы позвонить хотя бы родственникам. Мне нужно срочно связаться с Москвой. Но вы не дадите мне этой возможности. Потому что знаете, что я никого не убивал. И когда из столицы прибудет компетентная комиссия, вас всех тут пустят на колбасу!..

— В мои обязанности не входит выслушивать оскорбления подследственных, — спокойно произнес прокурор.

Угрозы Романа не произвели на него никакого впечатления.

— Завтра мы выедем на место преступления. Для проведения следственного эксперимента. Это всего лишь формальность…

— Ну да, конечно, формальность, — горько усмехнулся Рома. — Не более того… Ведь вам хорошо известно, что убийца был примерно моего роста. И сила его удара соответствует моей.

— Вот видите, вы косвенно подтверждаете свою вину.

— Ничего я не подтверждаю.

— Я же говорю вам, следствие не нуждается в вашем чистосердечном признании. Все факты налицо.

— Отпечатки моих пальцев на стальном пруте…

— На стальном? — ехидно посмотрел на него Банякин. — А откуда вы знаете, что прут именно стальной?

Рома с досадой понял, что сам подцепил себя на крючок.

— В постановлении написано, прут металлический…

— Но ведь он мог быть чугунным или алюминиевым.

— Да? Но я почему-то подумал, что он стальной.

— А хотите, я скажу, откуда вам известна такая подробность? — прокурор смотрел на него, как ястреб с высоты на неосторожного цыпленка.

— Хотелось бы узнать.

— Этим-прутом вы пользовались не впервые.

— Да ну?..

Рома усмехнулся. Только ирония не очень сейчас была уместна. Он понял, что попал в сверхнеприятную историю. Он знал, откуда в деле взялся прут. Это тот самый штырь, которым была убита неизвестная ему женщина. Этот прут ему сунули в руку в пыточном каземате. Оставили на нем его отпечатки пальцев. А потом этим же прутом убили Пашу.

— Экспертизой установлено, что на острие прута кровь не только Голикова. Этим прутом убили или ранили другого человека. И напрашивается вопрос — кто это сделал?

— Думаете, я?.. Ошибаетесь!

— Утверждать не буду… Но дело в том, что подана в розыск некая Комарова Людмила Панкратовна. Ее группа крови соответствует той, которую обнаружили на острие прута.

— Ловко закручено. — Рома чувствовал себя загнанным зверем.

Но старался не поддаваться пораженческому настроению.

— На оперативном уровне есть информация, что вы изнасиловали одну женщину…

Рома готов был ко всему. Поэтому не удивился этой небылице.

— Есть доказательства?

— Я же говорю, оперативный уровень…

— Извините меня. Но я вам не мальчик из детского сада. Я не желаю выслушивать в отношении себя всякую гадость из области домыслов.

— Все правильно, это гадость. Изнасиловать женщину — это самая настоящая гадость… Итак, есть основания подозревать вас в еще одном убийстве.

— Можете не продолжать. Я изнасиловал некую Комарову Людмилу Панкратовну, а затем ее убил…

— Значит, вы сознаетесь…

— Да нет, ошибаетесь, любезный Федор Авдеевич. Это я читаю ваши мысли.

— Вы ясновидец?

— Может быть…

— Я, между прочим, тоже…

Банякин достал из ящика стола диктофон.

— Наша беседа записывалась на пленку? — спросил Рома.

— Нет, мне это ни к чему… Но на этот диктофон записывался другой ваш разговор.

— Интересно.

— Мне тоже… Здесь запись вашего разговора с убитым Голиковым. Не знаю почему, но он записал свой последний в жизни разговор. Как будто чувствовал, что вы его убьете… Кассету нашли в его диктофоне.

— Я его не убивал.

Банякин не стал спорить. Он просто включил диктофон. И в уши влился голос Паши. И его собственный голос. Рома разговаривал с ним в помещении под магазин.

«Легко же ты покупаешься… А я думал, ты друг. А ты, оказывается, полное дерьмо…»

«Сам ты дерьмо! Кто ты такой!.. Что я с тебя иметь буду?..»

«А с него, значит, ты что-то будешь иметь!»

«Буду. Он меня в люди выведет… А что ты мне дашь?»

«Вот это!»

Звук удара. Шум падающего тела.

«Козел!» — голос Пашки.

«Да пошел ты, ублюдок!» — голос Ромы.

И снова Пашка.

«Не надо! Убери штырь! Не убивай!..»

Звуки ударов. Хрипы. Получалось, это Рома всаживал в Пашку прут. Это под его ударами тот корчился в предсмертных муках.