Петровеевна, Меланечка, в 1875 году ей было уже 30 лет, когда Мите исполнилось 40. Она не хотела выходить замуж. Поклялась своей благодетельнице, графине Долгоруковой, что не чувствует склонности к браку, и что после смерти отца дала обет безбрачия во спасение своей души. Графиня упрекнула её за легкомысленность такого обета, но нежно обняла и поцеловала в лоб. Сколько бы претендентов на её руку ни появлялось, всем Меланечка отказывала. Деревенские называли её высокомерной, потому что она жила в усадьбе с привилегиями барыни, не смешиваясь с ними. А кухарка усадьбы, горничная, прачка и сам дворецкий утверждали, что Мелания Петровеевна не давала никакого обета, когда умер её отец, и что если она не хотела выходить замуж, то лишь потому, что с юности питала любовную страсть к самому Дмитрию, отвергая предложения о замужестве, которые получала, поскольку не могла соединиться с тем, кого любила, из-за социальной разницы между ними, да и за другого не решилась бы выйти замуж, так как не могла любить никого, кроме Дмитрия; и считала, что брак должен основываться только на прочном чувстве привязанности.

Так говорили, но никто не мог поручиться, что эти слухи были правдой, потому что достоверно было известно лишь то, что Мелания Петровеевна никогда никому не доверяла своих секретов и не давала никому повода для подобных подозрений.

III

Пришла зима, которая в России столь длительна, усиливая меланхолию жизни в усадьбе Голубого Парка. Затяжные дожди, затопившие парк и сад, переполнившие притоки Днепра, градовые бури, оголившие деревья, резкие ветры, дующие словно голоса крылатых гигантов, воющих в диком гневе, сгибающие или разрушающие розовые шпалеры и самшитовые беседки; и, наконец, снег, образующий холмики на клумбах и мраморных ступенях, накапливающийся на карнизах, скапливающийся на подоконниках, на которых уже установили зимние укрепления — всё это угнетало нервы графа Дмитрия, терзая его вечно неудовлетворенную душу.

Мелания Петровеевна подошла к нему, с утра устроившемуся у камина. Его недуги обострялись зимой, и в этот вечер он был в отвратительном настроении. Он обедал там же, в гнетущем молчании, в своей гостиной, обслуживаемый умелыми руками Меланечки, которые понимали, когда нужно стать еще более ловкими или более сдержанными в такие трудные дни. Там же он читал и потом писал неизвестно что, с нахмуренными и агрессивными бровями, и там же будет пить вечерний чай и, вероятно, ужинать. Было немногим больше двух часов дня, и в усадьбе всё замерло в тишине и страхе, потому что барин чувствовал себя неважно…

Полная робости, но уверенная в срочности и необходимости своего дела, Мелания приблизилась к креслу, в котором больной предпочел сидеть после обеда, и тихо произнесла:

— Простите, барин…

— Ну что ж… Говори быстрее, что хотела сказать, и оставь меня в покое. Терпеть не могу, когда извиняются, намереваясь меня побеспокоить.

— Дело в том, что… Управляющий хочет поговорить с вами… Насчёт сена и ржи для Швеции.

Похоже, тема его заинтересовала, потому что он повернулся в сторону девушки и, не глядя на неё, продолжил:

— Почему он сам не пришёл сразу?… С каких пор мне нужны послы, чтобы общаться с моим управляющим?

Тот вошёл вежливый и услужливый, отвешивая смиренные поклоны и вертя в руках шапку, не зная, как лучше её держать, предварительно оставив забрызганные грязью и снегом сапоги на площадке чёрной лестницы, чтобы надеть новые лапти, которые принёс хорошо упакованными под тулупом, дабы не испачкать ковры по пути к встрече с хозяином. Он сожалел о необходимости беспокоить барина, но дело действительно было срочным и серьёзным. Его нельзя было отложить.

С тех пор как Дмитрий поселился в усадьбе, он требовал участия во всех сельскохозяйственных сделках, хотя был далёк от логического понимания предмета. Следуя необоснованным предложениям, вместо того чтобы продавать свои товары опытным экспортным фирмам, уже искушённым в деликатной международной торговле, он решил экспортировать их без посредников, что было весьма рискованным шагом, таким образом создав собственную независимую фирму. Он отправил в Швецию большие партии сена и ржи после соответствующей переписки. Но теперь цена на уже отправленные сено и рожь не достигла ожидаемого хорошего уровня на рынке, и шведские покупатели решили выдвинуть возражения после заключения сделки и складирования товаров, отказываясь платить договорные цены под угрозой прекращения будущих сделок, утверждая, что поставка по качеству уступает другим русским экспортёрам, что не соответствовало действительности. И поэтому он, управляющий, оказался в затруднительном положении, вынужденный побеспокоить барина, спрашивая его указаний, поскольку тот предпочитал быть в курсе всех сделок. И он завершил свою робкую речь, в которой объяснял ситуацию, добавив, чтобы подчеркнуть, что не несёт ответственности за неприятность, которая принесёт большие убытки усадьбе:

— Прошу прощения, Ваше Превосходительство… Но я ведь предупреждал, что шведские рынки нам не подходят… От Киева до Швеции так далеко, что это невыгодно ни нам, ни тамошним импортёрам. Вот, посмотрите! Сено и рожь пришли к месту назначения по такой цене, что шведы, конечно, не смогут за них заплатить… Лучше бы мы вели дела с Польшей. Всё-таки ближе.

Возмущённый тем, что его уличили в явной некомпетентности в сельскохозяйственных и торговых делах, Долгоруков резко оскорбил верного слугу, дядю Мелании и брата того другого, её отца, столь любимого покойной графиней; оскорбил всех крестьян со всех своих десятин и всех сельских имений целой России; оскорбил шведских импортёров, немецких, польских и финских импортёров; оскорбил Меланию, позволившую войти в его кабинет столь неприятному слуге, который беспокоил своего господина зимним вечером, когда термометр показывал двадцать градусов ниже нуля; оскорбил Императора, которого обвинил в непатриотизме из-за текущих цен на сено, рожь, люцерну, пшеницу и овёс, и закончил тем, что швырнул в лицо управляющему бумаги, представленные им касательно сена, ржи, шведских покупателей и транспортных расходов, затем швырнул в противоположную стену книгу, которую читал с утра, и нанёс такой сильный удар по столику, уже накрытому для чая рядом с ним, что самовар накренился и едва не упал, но был подхвачен Меланией, не побоявшейся обжечься, в то время как печенье, пирожки и свежие сливки для хлеба быстро разлетелись по ковру.

Между тем, с управляющим в комнату проскользнул и его младший сын, мальчишка лет десяти, тайком пробравшийся между бархатными занавесями и креслами, чтобы затеряться среди подушек на канапе, оставшись незамеченным хозяином дома. Это был двоюродный брат Меланечки и её крестник, который никогда прежде не бывал в роскошных покоях усадьбы, но в тот день, по неизвестной причине, упрямо настоял на этом, движимый неведомой смелостью удовлетворить собственное любопытство, чтобы потом рассказать