Отец кончил говорить, чмокнул дочь в лоб, подтолкнул к двери, и она забыла про Шарманова и его знакомых девок.

Мир рухнул, когда через пару месяцев папаша позвал её поужинать и объявил:

– Познакомься, это Алина, моя невеста.

– Алла, – поправила его давешняя девица. – Зови меня так, я имя Алина не люблю.

Ту минуту Ира до сих пор не могла вспоминать без содрогания.

Она поставила машину на привычное место, поднялась в квартиру и впервые в жизни пожалела, что рабочий день закончился и впереди её ждёт длинный вечер.

Катя проснулась в своей девичьей комнате на диване, на котором спала класса, наверное, с пятого. Тогда она дивану очень радовалась, трогала красивую бежевую обивку и с удовольствием протирала её мягкой влажной тряпочкой. С тех пор обивка заметно потускнела, и по-хорошему диван давно следовало бы заменить.

Сквозь неплотно задёрнутые занавески пробивался тусклый утренний свет. Когда-то Глеб, перед тем как идти на лекции, ждал по утрам, что проснувшаяся Катя помашет ему в окно, и только потом убегал. Она очень боялась проспать, но просыпалась всегда раньше будильника, ждала Глеба у окна и считала, что, если он не появится сию минуту, она умрёт от разрыва сердца. Глеб появлялся, они махали друг другу и разбегались до вечера, а потом до следующего утра. Счастливее того времени было только время, когда они жили вместе, ссорились по пустякам, мирились, уставали на работе, бездельничали в выходные и гуляли по вечерам. Ещё недавно она не поверила бы, что от Глеба может пахнуть чужими духами.

Катя неохотно встала, зачем-то подошла к окну, чуть отвела занавеску в сторону и замерла – под окнами стояла машина Глеба. Он не мог видеть её за шторой, но в ту же минуту заиграл телефон, оставленный на тумбочке, и, взяв его в руки, Катя уже знала, кто ей звонит.

– Глеб, – не дожидаясь, когда муж что-то скажет, попросила Катя. – Не мучай меня. Не приезжай и не звони. Я сама тебе позвоню, когда приму решение. Пожалуйста.

Она не стала дожидаться, что он ответит, прервала разговор, бросила телефон на диван и всё-таки подошла к окну. Машина Глеба медленно отъезжала.

На кухне Катя достала старенькую турку, поискала и не нашла кофе и ограничилась крепким чаем.

С кухни слабую телефонную музыку слышно было плохо, и Катя еле успела подбежать и ответить на новый вызов.

– Привет! У тебя сегодня утром приём? – спросила Лена.

– Угу.

– Катя, я фотки Борькиной маме отправила, она парня не знает. А вчера вечером сама позвонила, она с Борей разговаривала и фотки ему переслала. Короче, он твоего клиента тоже не припоминает. Медицинский полис у него с собой, и он его никогда никому, ясное дело, не давал. Вообще, похоже, ему на эту историю наплевать, мамаша больше волнуется.

– Её можно понять. Ты не знаешь, она в полицию ходила? Она же собиралась.

– С участковым разговаривала. Не перебивай. Я догадалась у неё спросить, не интересовался ли кто, где сейчас Боря и когда приедет.

– Умница, – похвалила Катя.

– Конечно, умница, – засмеялась Лена. – Ясно, что самозванец должен был побеспокоиться, чтобы с настоящим Борькой лоб в лоб в поликлинике не столкнуться.

– Ну и как, спрашивал кто-то?

– Сначала она сказала, что нет. А прямо сейчас перезвонила, припомнила, что с неделю назад про Борю спрашивала девочка, с которой он в спортивной школе занимался. Маша какая-то, фамилию Татьяна Викторовна не помнит, а может, никогда и не знала. Она саму Машу-то еле вспомнила. В общем, эта девица ей сказала, что окончила физкультурный институт и сейчас работает в той самой школе тренером. Я думаю, её надо найти.

– Лен, а ведь в спортивной школе могут быть номера полисов.

– Я тоже подумала. Правда, Борька там сто лет назад занимался.

– Если данные есть в компьютере, могли не уничтожить. А ты знаешь, о какой школе речь идёт? В Москве спортивных заведений много.

– Знаю, я когда-то ходила туда за Борю болеть.

– Чем он занимался, кстати?

– Лёгкой атлетикой. Катя, будь наготове, уеду с работы, позвоню и подхвачу тебя по дороге.

Катя положила трубку и задумалась. Очень хотелось почитать про спортивную школу и посмотреть на тренерский состав, но времени совсем не оставалось, и она заторопилась в поликлинику.

Глеб вошёл в институт впереди Иры. Она не стала его догонять, только заметила, что он смотрит себе под ноги, как какой-нибудь дедуля, и идёт медленно. Во время обеда Ира несколько раз спускалась вниз в столовую, но Глеба не увидела. В четвёртом часу спустилась ещё раз, попросила упаковать навынос антрекот с картошкой и без звонка сунулась к нему в кабинет.

Он был один, посмотрел на неё, оторвавшись от компа, и отвёл глаза.

– Глеб, – предложила Ира, ставя на стол контейнер с едой. – Поешь. Всё образуется.

– Не хочу, – поморщился он.

Ира зашла ему за спину, экран компьютера был тёмный, давно заснувший.

– Глеб…

– Уйди.

Она опешила, прикусила губу до боли, молча вышла и в коридоре неожиданно поняла, что начинает его ненавидеть. Раньше она не верила пошлой фразе, что от любви до ненависти один шаг. Впрочем, раньше её никто ниоткуда не выгонял.

Возвращаться на рабочее место не было никаких сил. Ира молча оделась и, ни с кем не попрощавшись, вышла на улицу. Всё пошло наперекосяк после командировки. Или уже раньше всё шло не так, а она просто этого не замечала?

Получалось, что она не в состоянии сделать то, что смогла сделать дубина Алка. Та вышла замуж за кого хотела, а у Иры даже это не получается. Ей стало так себя жаль и так захотелось, чтобы ещё кто-то её пожалел, что она с трудом заставила себя не позвонить Глебу. Впрочем, он едва ли стал бы её жалеть.

Получить Глеба сейчас было для неё самым важным, даже важнее, чем свалить Алку.

Подул ветер, поднял с тротуара опавшие листья. Ира зашла в торговый центр не столько посмотреть на товары, сколько спрятаться от ветра, бившего по глазам.

Поднялась на второй этаж, заказала у стойки чашку кофе. Рядом молодая мамашка совала девочке лет трёх стакан с молоком. Ребёнок молока не хотел, отворачивался, мамаша тихо шипела на дочь. Ира отвернулась, смотреть было противно.

Когда-то её мать любила таскать маленькую Иришку в кафе. Тогда в семье только стали появляться деньги, маман накупила кучу шмоток, каких-то колец и серёг – теперь все понимают, что это барахло, хоть и золото, а тогда всё виделось иначе. Мать пила кофе, Ира скучала рядом. Матери нравилось показываться на людях с ребёнком, она даже разговаривала с Ирой не так, как дома, а по-другому – ласково и с некоторой укоризной. Конечно, она и дома не говорила грубо, особенно если Ира не слишком ей надоедала, но без театральности, как при посторонних.