Но нищим духом менеджерам торговых сетей объяснять это было бесполезно. Они не понимали величия герба СССР, заключившего в колосящиеся объятия земной шар. Правда, эти самые колосья (зерно) СССР покупал в Канаде и Аргентине, но это были детали. Народ все понимал, реагировал правильными анекдотами: «Вопрос: почему в магазинах нет мяса? Ответ: так быстро идем к коммунизму, что скотина не поспевает».

Одежда новой России в силу инерции, а может, законов генетики, если они распространяются на творения материального производства, не могла преодолеть гравитацию краеугольных камней советского стиля и одновременно не дотягивала до уровня производимого в странах Юго-Восточной Азии западного (сами европейцы давно ничего не шили) ширпотреба. Даже если одежду с меткой «Сделано в России» шили китайцы и вьетнамцы в подпольных цехах, их продукция мистическим образом (как снегири на север), но карикатурно мигрировала в сторону ватников и трусов с начесом. Быть может, потому, что китайцы и вьетнамцы сами были недавними их активными носителями.

Отечественная одежда производилась на предприятиях, которые в приватизацию никто не пожелал брать в силу их вопиющей убыточности и невозможности что-либо там украсть. Государство акционировало эти предприятия, распылив акции по трудовым коллективам и — вынужденно (иначе они бы и дня не проработали) — оставив себе контрольный пакет. И теперь, опять же вынужденно, финансировало их из бюджета.

Как чиновник министерства, Каргин говорил правильные вещи про внутренний рынок, поддержку отечественного производителя, внедрение инновационных технологий в швейную промышленность, снижение издержек производства и увеличение конкурентоспособности российской одежды хотя бы на образовавшихся просторах Таможенного союза. Как представитель государства в «Главодежде», он в начале каждого года получал из правительства циркуляры, предписывающие ускорить приватизацию изнуряющих казну швейных фабрик, продать их хоть черту лысому, лишь бы исключить из списка получателей бюджетных средств.

«Главодежда» дышала на ладан. У нее не было финансов, чтобы поддерживать полуживые отечественные предприятия. Не мог Каргин и найти для них новых собственников, которые бы сразу, засучив рукава, взялись не воровать что осталось и выгонять на улицу персонал, а модернизировать производство, искать рынки сбыта, повышать зарплату труженикам, точнее, труженицам. В швейной промышленности женщин было девяносто процентов. Половина из них (Каргин смотрел статистику) были матери-одиночки.

Альтруисты, готовые тряхнуть мошной, отсутствовали не только в России, но и в остальном мире. Каргин ездил по разным странам, выступал на экономических форумах, водил электронной указкой по схемам и диаграммам, обещал налоговый рай, но инвестор не шел. Разве только однажды китаец из города Чунцин изъявил готовность приобрести фабрику в городе Коврове Владимирской области, но с непременным условием уволить с нее всех местных и завезти китайцев. Каргин позвонил губернаторше. «Ты что, спятил? — Она ко всем, кого не знала, но была уверена, что в чиновной иерархии этот человек стоит ниже ее, обращалась на «ты». — Зачем мне китайцы? С Кавказом не знаю, что делать, цыгане табором идут! Где хочешь ищи деньги, фабрика должна работать. Бабам терять нечего — до Путина дойдут. Нам это надо? Ты вот что... — задумалась губернаторша. — Китайца по боку, а я дам им через тендер заказ на школьную форму с областной символикой. Тут, правда, какие-то армяне крутятся, но я с ними разберусь. Год продержимся. За мной — школьная форма. За тобой — федеральная дотация. И чтобы не в конце года, а поквартально, как положено! Как, говоришь, твоя контора называется — “Главодежда”? Под министерством ходишь? Ладно, я министру позвоню, скажу, что у тебя за порученное дело душа болит».

Душа ладно, помнится, подумал Каргин, повесив трубку, ей положено болеть. Как быть, если само порученное дело — сплошная боль?

Одежда была единственным в стране товаром, цены на который росли медленно, а на прикид для народа — полутренировочные с лампасами штаны, бесформенные шорты, тонкие рубашки с короткими рукавами, бабьи майки с блестками и прочую дрянь — так даже и снижались. Их шили все кому не лень, даже цыгане в шатрах и ассирийцы, вылезшие ради такого дела из обувных будок.

Республики Средней Азии теперь сами распоряжались своим хлопком, строчили по импортным лекалам вполне сносные вещи. Они разными путями просачивались на российский рынок. «Главодежда» тонула в море китайского, вьетнамского, цыганского и прочего барахла, наглухо забивавшего торговые точки.

Форма — это хорошо, вздохнул Каргин. У него не было никаких возражений против формы. Половина страны — армия, МВД, МЧС, ФСО, Аэрофлот, РЖД, ВОХР — ходила в форме. Но ведомства сами размещали заказы, проводили тендеры, выбирали подрядчиков. «Главодежда» и здесь оказывалась лишней. Армейские, милицейские, прокурорские и прочие заказчики плевать хотели на рекомендации Каргина. Тут опять были вне конкуренции китайцы, дававшие самую дешевую цену и виртуозно работавшие с откатами. На все запросы контролирующих органов они отвечали факсами с иероглифами. Китайцы шили неизвестно где, неизвестно из чего и по-быстрому. «Главодежда» (случись чудо, выиграй она тендер для входящих в холдинг предприятий) немедленно бы увязла в бюрократических согласованиях. Да и не было у Каргина уверенности, что какая-нибудь местная фабричонка сумеет качественно, а главное, в срок сшить форму для речников или судебных приставов. То, что могла сделать губернаторша в своей области для одного предприятия, не мог сделать в Москве Каргин для сотен других, разбросанных по стране, как бы ни старался, ни рвал душу.

А начни он стараться, рвать душу слишком явно, его бы немедленно заподозрили в коррупции, мол, договорился со швейными директорами распилить госзаказ, вот, сволочь, и суетится!

После очередного бесполезного совещания, когда все разошлись и осталась только Надя с айпадом и папкой с документами на подпись, Каргин вдруг ясно, как если бы это было написано в воздухе черными буквами, понял, что бесконечно долго выполнять взаимоисключающие функции — поддерживать отечественные предприятия швейной промышленности и одновременно отвечать за то, чтобы государство, как конь постылый хомут, сбросило их со своего баланса, переуступило эффективному собственнику, — он не сможет. Его в лучшем случае с позором уволят. В худшем — посадят как вредителя. Не Сердюкова же, не Чубайса или Кириенко сажать? Там счет на миллиарды, крупняк, а тут мелочь, одежонка — то, что надо, чтобы другим неповадно было. Черные буквы висели в воздухе, как наручники. Каргин ощутил их равнодушный холод на своих запястьях, испуганно спрятал руки в карманы.

— Есть что-то неотложное? — с ненавистью посмотрел на пухлую папку.

Он не первый год был на государственной службе и прекрасно знал: чем больше бумаг, тем ближе конец данного ведомства, что, впрочем, отнюдь не означает конца для работающих в нем людей. Сократят тихих, убогих, пьющих и приблизившихся к пенсионному возрасту. Остальные перейдут во вновь образованные структуры.