– Мы должны найти, кто это сделал. Мы должны, Женя.

Он тепло сжал мое плечо. Вздохнул только:

– Спрячь куда-нибудь, ради Бога. Мы и так по лезвию ходим: если у нас найдут фото, подписанное по-русски…

– На фото не ты, и не я. Я всегда могу сказать, что журнал одолжила Жанна: очевидно, что карточка ее.

Журнал я небрежно оставила рядом с туристическим проспектом, что просматривала время от времени, а мужу, собрав все свою твердость, сказала:

– Нужно выяснить, кто что видел в тот вечер. Кто-то входил в альков к Аурелии, покуда я сидела спиной и все прозевала! Ты что-то видел?

Жан вздохнул, пытаясь припомнить. Покачал головой, в конце концов:

– Совершенно точно я не видел, чтобы кто-то туда входил. А я наблюдал нарочно, ибо причины были.

– Нужно спросить Еву: она сидела напротив газовых штор.

– Едва ли это имеет смысл. Даже эта креолка Аурелия отрицает, что в альков тем вечером входил кто-то, кроме тебя и мадам Гроссо.

– Вы говорили с ней? – заинтересовалась я.

Муж кивнул:

– Вальц сам допросил креолку: разумеется, она отрицает, что добавила в чашу цианид. Говорит, в ее отваре был миндаль – мол, отсюда запах. Право, не знаю, насколько ей можно верить. Но Вальц приказал арестовать креолку: ее заперли в каюте и никого к ней не подпускают.

– Напрасно, – покачала я головой, – она ни в чем не виновата. Ты же согласен со мной, что ей не за чем убивать хозяйку?!

Жан ушел от ответа:

– Согласен или нет, но этой женщине и впрямь лучше пока быть отдельно. Некоторые пассажиры, видишь ли, настроены агрессивно, и считают отравительницей именно ее. Не учинили бы расправу…

* * *

6 июня, 18 часов 45 минут, Балтика, открытое море

В существенности этих опасений я убедилась и сама довольно скоро: пришла Бланш. Заплаканная, вздрагивающая от каждого шороха, она сходу поделилась своими переживаниями, что каюта креолки Аурелии, где ту и заперли, едва ли не по соседству с ее собственной.

– Представляете, мадам Дюбуа, каково мне было уснуть, зная, что она там?! Мне было очень, очень страшно! Не понимаю, почему эту женщину не изолируют от всех!

– Мы на пароходе, Бланш, ее при всем желании не выйдет изолировать.

– Я понимаю… ах, простите, мадам, я совсем потеряла разум здесь, взаперти. Как же мне хочется, наконец, ступить на твердую землю. Сколько еще этот пароход может стоять на якоре!

Я терпеливо успокаивала Бланш, превратившись в тот вечер в няню не только для детей, но и для нее самой. Я все еще чувствовала свою вину, за то, что девушка оказалась здесь, на этом пароходе, так что не роптала.

Ужинали мы тоже вчетвером, и спать Бланш осталась с нами – тем более что муж так и не пришел, а одной мне было все же не по себе. Правда, Бланш отказывалась, косилась на входную дверь и, наконец, призналась в опасениях:

– Там ведь… покойница в каюте напротив, – Бланш быстро по-католически перекрестилась. – Нет-нет, я не усну здесь, мадам Дюбуа, не просите…

– Но напротив твоей каюты – комната той, кого ты считаешь убийцей, – вздохнула я. – Здесь все же безопасней, милая.

Но девушка качала головой и совершенно точно намеревалась уйти. Поддалась на уговоры, лишь когда я отдала ей свою спальную, а себе постелила в гостиной.

Все стихло. В гостиной иллюминаторов не было, так что ночь наступала тотчас, как выключат электрические светильники. Но и в темноте сон не шел: укутавшись до подбородка, подмяв под голову подушку, я долго еще лежала, прислушиваясь к малейшим шорохам. И смотрела на полоску света под тяжелой входной дверью.

Некстати пришли мысли о Жанне Гроссо. Нет, я не суеверна, и беспокоилась не о том, о чем Бланш. Мадам Гроссо и впрямь до сих пор был там: тело обложили льдом, насколько я знала. Но поможет ли это? И сколько еще простоит этот пароход на якоре?..

Мне было жаль Жанну, безумно жаль. Нелепая жизнь, нелепая смерть. И даже после смерти покоя нет.

А сон все не шел и не шел… когда же полоска света под дверью прервалась чьей-то – определенно человеческой – тенью, сон пропал тем более.

Кто там? Все-таки муж пришел?

Я замерла, прислушиваясь изо всех сил – но шаги за дверью были не мужские. Легкие, женские. И глухой стук каблуков по дощатому полу.

Цок. Цок. Цок.

Женщина за дверью не торопилась, шагала медленно.

Наверное, это госпожа Кох припозднилась, – успокоила я себя. Их каюта наискось от нашей. Других женщин близь кают первого класса вроде бы быть не должно.

Я долго еще убеждала себя, что это госпожа Кох – но прерывающаяся полоска света под моей дверью подсказывала, что дама стоит совсем рядом. Не возле каюты Кохов. Та к кому она пришла? К нам? Или к мадам Гроссо?..

По спине пробежал ледяной холод. Непроизвольно я села, потом встала на ноги. Тяжело сглотнула и босыми ногами, чтобы не шуметь, приблизилась к двери. Прижалась к ней ухом.

Цок. Цок. Цок.

И скрежет метала: попытка повернуть ручку двери. Не моей двери – двери Жанны Гроссо, теперь уж без сомнений. Но замок был заперт, и у женщины пока что ничего не вышло.

Страх, как ни странно, отступил. Во мне было сейчас больше возмущения, злости на того, кто явился нарушить покой той спальной. И еще любопытство: кто же это все-таки?!

Наверное, я повела себя очень самонадеянно, даже глупо. Муж меня совершенно точно не похвалит. Но все-таки я повернула ключ, и распахнула дверь.

6 июня, 22 часов 15 минут, Балтика, открытое море

– Господи! Лили, это вы? – вскрикнула, переходя на фальцет, Ева Райс. – Как вы меня напугали!

Ева ко сну еще не переодевалась. Темное платье – траурное, темные волосы, убранные в небрежную прическу. Лицо ее было бледным, осунувшимся, но, в отличие от Бланш, Ева день провела точно не в слезах.

А впрочем, каждый горюет, как умеет.

– Вы меня напугали не меньше, Ева, – упрекнула я. – Отчего вы еще не спите?

– Не привыкла укладываться так рано… – хрипло отозвалась она. – Хотела вернуть книгу, что Жанна давала прочесть, а там заперто. Позволите войти?

– Да, конечно.

Я сделала приглашающий жест, скорее включила освещение в гостиной и предложила сесть. Муж просил всего этого не делать – но моим вниманием уже завладела книга в руках Евы. Настоящая книга, не журнал. Увесистый томик в жесткой обложке. Ни о чем другом я думать теперь просто не могла.

– Вы ужинали? – спросила я. – У нас осталось кое-что.

– Ох нет, эта безумная качка… не могу и куска проглотить. Даже если и поужинаю, меня тотчас вывернет наизнанку. Я бы выпила чего-нибудь – шампанское, виски, все равно.