Нависла пауза. Тибул хотел что-то возразить, как вдруг:

– Ур-ра! – заорал кто-то. – Виват! Браво! Вот так президент! – подхватили другие.

– Мы за добро! Мы за любовь! Качать его!!! – Под аплодисменты, радостные крики и улюлюканье толпа повалила к арене, Просперо подхватили на руки и стали подбрасывать в воздух.

Про толстяков как-то подзабыли, и они стояли возле кареты, чуть не в гуще народа, затёртые, потерянные и жалкие, в разной степени не соображая – сорокалетний Младшой, шестидесятилетний Страус, и восьмидесятилетний полусумасшедший Дохляк – на какие четыре стороны им идти.

…Ближе к ночи были фейерверки и народные гулянья в парке, и известный бард пел под гитару, подражая голосу покойного знаменитого Высоца:

Пока, читатель, до скорого свидания!

Мы оставили Раздватриса и карлика спящими в устремлённой на север карете. Трое суток они то тряслись, то ехали, то мчались, меняя лошадей. Посвящённый во всё возница, передав Пупсу охранную грамоту, вернулся во дворец, и дальше их везли ямщики, нанятые за различную плату, в зависимости от отношения к революционному правительству станционных смотрителей. Грамота, конечно, для понимающих в этом, была слабенькая. На толстяковской гербовой бумаге крупными печатными буквами написано: «Подателей сеВо пропускать бИс прИпятственно!!! ПрИзидент ПрАсперА!!!» Неясная подпись и толстяковская печать. А с другой стороны? Где всего лишь на вторые сутки после переворота было взять свою печать и бумагу? На некоторых особенно действовало шесть восклицательных знаков – была в этом революционная сила, на кого-то – орфографические ошибки: «Просперо же простой кузнец, откуда ему грамоте знать – значит, не «липа»!» А кому-то достаточно было, что из кареты торчала палка с привязанной к ней красной рубахой: а когда было флаги шить новой власти в первый свой день?!

В общем, ехали пока без приключений. Как бы простодушный Пупс поил хитроумного Ангора отдохновином с долгодействующим снотворным, и тот все трое суток спал – так спокойнее. Сам карлик пил чаще всего простую воду. На четвёртое утро отдохновин кончился, Ангор окончательно проснулся, карета не двигалась, Пупса не было, дверца была заперта. Он отодвинул краешек занавески и приложил опухшее лицо к стеклу. Карлик стоял с бумагой и втолковывал что-то лупающему глазами безусому гвардейцу в чёрном мундире с красным бантом – скороходы и скороезды принесли уже сюда весть о революции. Ангор увидел три вулкана вдали и кусок моря за чёрными сопками.

– Всё ясно, – сказал он себе, – толстяковские рудники. Пункт № РАЗ. Меня привезли немножко поработать, подобывать секретную руду, чтоб я загнулся не сразу, а через годик. Спасибо, братец Исидорчик! Решил уморить младшенького с пользой для страны! – И Ангор захохотал. Он был так устроен, что почти никогда не чувствовал страха, будто был бессмертным. Тут Пупс вошёл в карету, и она тронулась.

– Разве мы не приехали? – насмешливо и тихо спросил Ангор, и стал сжимать и разжимать длинные пальцы, собираясь придушить предателя и бежать. Уж он-то знал, что такое рудники!

– Нет, мы не приехали, – сказал Пупс, мгновенно прочитав его мысли, – нам в Золотую долину. В Золотой долине хорошо! – И, дождавшись пока руки палача перестанут совершать свои страшные манипуляции и он переменит своё решение, прибавил, как бы с сокрушением сердца. – И как вы могли подумать такое…

– В Золотую долину, значит… – Ангор откинулся к стенке. – А, понятно… я ещё нужен… В Золотую долину… В золотую клетку, вот что!

Золотая долина, это вам не суровые северные рудники, хоть совсем рядом. Там тепло, очень тепло от горячих источников, из-под земли там гейзеры бьют. Там лимоны с апельсинами растут. А на рудниках – это в двух шагах – карликовые сосны да кедры, девять месяцев зима с ветрами, сбивающими с ног, обильным снегопадом, и с не очень сильными из-за близости океана, но всё же с морозами. На рудниках – заключённые, ползающие с тачками по склонам чёрных сопок в любую погоду, а в долине – особняки толстяков и приближённых к ним вельмож, курорт на горячих озёрах для богатеньких – море-то северное холодное, а южных морей нету в Деваке. В Золотой долине, или, по-другому, в долине Гейзеров, была служебная дача Ушастого, где однажды Ангор гостил с матерью ещё маленьким. А на рудники он приезжал уже будучи главным палачом и провёл здесь пару весёлых дней – пытал одного зарвавшегося зэка. А жил на бывшей даче Ушастого, купался в тёплом озере. Вообще, понимая необходимость бесплатной рабочей силы, он бы, на месте толстячков, не приговаривал людей к рудникам, он любил когда заключённый умирал под пытками на его глазах. А где-то далеко на севере – какая от этого радость кровавому танцору?

Теперь всё ясно: пока он не понадобится. Клетка, хотя и золотая.

Раздватрис глянул в окно. День был хмурый, но рассвело достаточно, чтоб видеть ползающих по сопкам заключённых в чёрных робах и с тачками. Чтоб не сливаться с чёрными же сопками, на робы были нашиты красные иллистрические фонарики, которые светились и ночью и днём, в две смены. Здесь добывали очень нужную и очень вредную руду, от чего через год-другой начинала кружиться голова, так что люди падали и уже не вставали. За работой следили соглядатаи – особо заслуженные зэки в синих робах и с зелёными огнями, кто с плетью, по старинке, а кто уже и с иллистрической дубинкой.

Красные движущиеся и зелёные, чаще неподвижные, напоминали гирлянды: по ночам было очень красиво! А за зелёными, в свою очередь, наблюдали в бинокли сидящие в высоко от земли поднятых будках чёрногвардейцы.

Фонари навели Ангора на мысль об изобретателе иллистричества докторе Гаспаре.

– Гений! Ух, ненавижу гениев! – делился палач с Пупсом. – Я засунул его в самую глубокую звериную яму, чтоб он там околел, а Младшой отправил его сюда, на рудники. Но я не дурак, приехал проверить и точно: он не тачку катает, он в Золотой долине в уютной сторожке сидит, изобретает. Ну денька два я оттянулся, попытал его, пока Младшой не отобрал и ещё мне выговор сделал! Хотя я доказал, что он враг № 1. Он же порох изобрёл, чтоб взорвать Непроходимую стену, чтоб нас середневековцы завоевали! Гвардеец стоял сейчас с железной палкой – ружо называется – огнём стреляет, больше нигде в мире нет… Ну, это уже Гнильёт выдумал, тоже гений, – фыркнул Раздватрис, – но идею-то упёр у Гаспара, потому что это он, он порох сочинил! Нет! – говорит Младшой, – не всю стену будем взрывать, а только дыр понаделаем, хватит, мол, железных занавесей, надо общаться с соседями. Это с тёмным Середневековьем общаться!