небрежно шляпу, и не говоря ни слова, отправился на другую сторону улицы, снова сквозь толпу, забыв даже попрощаться с Таисией Алексеевной.

– Господин Смыковский! – услышал он ее голос позади себя, – Куда же вы!? Постойте! – растерянно произнесла она, – Сейчас ведь должно опись ваших убытков начнет производиться, вам нужно бы присутствовать.

– После, ради Бога, все после, Таисия Алексеевна, я тороплюсь в больницу, – на ходу ответил Смыковский и скрылся за очертаниями толпы.

Всю дорогу мысли о том, как могли рабочие возненавидеть Телихова настолько яростно, чтобы причинить вред ему, не оставляли Антона Андреевича.

«Из чего же произросла такая ненависть, – размышлял он, проходя мимо безликих, промерзших домов и незнакомых ему людей, – Ипатий Матвеевич всегда был и мягче, и добрее меня, он умел сочувствовать каждому обделенному. Предлагая рассчитать кого-то, только в самом крайнем случае, обычно за беспробудное пьянство, он тем не менее всякий раз, аккуратно заботился о полной выплате последнего жалованья, чтобы не осталась семья его совсем без средств. А скольким помог он избежать голодной смерти.… Так отчего же столь великая к нему ненависть?»

Не встретив на пути ни одного свободного извозчика, и оттого пройдя пешком, чуть не половину города, Смыковский, наконец, добрался до больницы.

Посетителей кроме него не было. От безлюдности этой и тусклого освещения, все вокруг наводило страх и уныние. Откуда-то донесся до его слуха, пронизывающий стон. С другой стороны послышались тихие разговоры и женский удушливый плач. Было прохладно, пахло плесенью и спиртом. Двери одной из палат, распахнулись прямо перед ним, и санитары выкатили из нее, высокий узкий стол, с лежащим на нем человеком, накрытый пожелтевшими, забрызганными кровью, простынями. Стоило исчезнуть в непроглядной тьме коридора, этим двум санитарам, как появились прочие двое, и завезли в эту же палату, и кажется на точно таком же столе, огромные, помеченные синими крестами, кастрюли, с чем-то отвратительно пахнущим и испускающим белый пар. Смыковский почувствовал, как всепоглощающая тошнота подступает к его горлу, и поспешил прикрыть платком и нос, и рот.

В самом конце длинного больничного коридора, он увидел, сидящую у окна сестру милосердия, записывающую что-то, в свой журнал. Стремясь поскорее добраться до нее, Антон Андреевич проходил мимо запертых и раскрытых палат, мелькали перед ним то смиренные, то искаженные болью, лица, впрочем, он старался не смотреть по сторонам, все больше прибавляя шаг. Однако, как ни силился он идти быстрее, заветный силуэт приближался к нему слишком медленно.

«Коридор бесконечен, я уже не верю, что когда-нибудь доберусь до окна» – подумал Смыковский, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Между тем, сестра вдруг обернувшись, заметила его, поднялась и сама пошла ему на встречу. Когда наконец, они оказались рядом, она поглядела на него, измученного, бледного и спросила участливо:

– Прошу прощения, господин посетитель, вы разыскиваете кого-нибудь?

– Да, я ищу, и буду весьма признателен, если вы поможете мне, – ответил Антон Андреевич.

– Разумеется, только назовите фамилию того, к кому вы пришли. – Она раскрыла журнал, который держала в руках.

– Телихов Ипатий Матвеевич, – стараясь говорить внятно, сообщил Смыковский, волнуясь и всматриваясь нетерпеливо в исписанные листы.

Сестра аккуратно перелистывая страницы, повторяла чуть слышно:

– Телихов… Телихов…

Наконец остановила свой взгляд на одной из записей и прочитала:

– Телихов Ипатий Матвеевич, поступил в восьмом часу утра, с многочисленными ожогами, скончался около полудня и переведен в городской морг.

Сестра перестала читать и подняла глаза, всматриваясь в лицо Антона Андреевича.

Смыковский ощутил озноб во всем теле, словно огромное множество тонких иголок, пронзило его насквозь и разом. Ему показалось на мгновение, что он погрузился во мрак, и более уже ничего не может разглядеть. Слегка покачнувшись, он, на ощупь нашел стену, и удержался за нее. Внезапно услышал он голос Ипатия Матвеевича, где-то позади себя, обернулся, но не увидел никого. Следом за тем, пронесся по коридору, Ипатия Матвеевича, неистовый, оглушающий крик, Смыковский беспомощно закрыл уши руками. Вскоре темнота стала понемногу рассеиваться, и он даже вновь увидел впереди светлое окно, однако и окно это, и стены, и дощатый пол, качались, будто при трясении земли. Антон Андреевич закрыл глаза, головокружение не прекращалось и он, теряя сознание, упал вперед.

Очнувшись, Смыковский увидел подле себя, все ту же молодую барышню и ещё двух сестер милосердия. Все они суетились вокруг него, каждая старалась, чем-то помочь.

– Что же вы, господин посетитель, доводите нас до испуга, – произнесла строго первая сестра.

– Прошу меня простить, – с трудом шевеля губами, произнес тихо Антон Андреевич, – должно быть, я ещё не совсем здоров. Могли бы вы рассказать мне о Телихове?

Барышня с журналом, вздохнув, пожала плечами.

– Что говорить, – ответила она, – я сама была при том, как привезли его. И с одного взгляда стало понятно, жизнь безвозвратно из него уходит. Впрочем, он, хоть это и удивительно, был в сознании, призывая в лихорадочном бреду, то Меланью, то Антона Андреевича. Антон Андреевич, это верно вы?

– Да, это я. Но, что же стало после?

– После, очень скоро, доктор сделал ему укол, чтобы страдания его проходили легче, ведь на нем, не обожженного, не израненного места, почти не осталось. А дальше, укол подействовал, он уснул необыкновенно спокойно, и в то же мгновение, во сне, умер.

Сестра закончила рассказ и замолчала. Смыковский тоже молчал. Две другие барышни, от доброты своей, желая, хоть как-нибудь его утешить, принялись наперебой приводить невымышленные примеры мучений несчастных больных, которые бывали перед их глазами.

– Такая скорая смерть, – произнесла уверенно одна, – это уж вы поверьте мне, истинная награда для безнадежно больного. Я припоминаю, поместили к нам года два назад, некого господина, по фамилии Бакушин, так он целую неделю умирал, принимая муки невыносимые, а под конец ещё пришел в себя, и вопил страшным голосом, умоляя избавить его от погибели.

– А я однажды и вовсе, регистрировала девочку пяти лет, у которой обе ноги, да ещё руку, отрезало колесами паровоза, – добавила другая, – она, бедняжка конечно тоже не выжила, как жаль ее было, и словами не передать.

Смыковский продолжал слушать молча. Эти голоса двух медсестер, так настойчиво убеждающие его в том, что каждый человек лишь следует беспрекословно воле судьбы своей, и что каждую смерть нужно бы воспринимать спокойнее и смиреннее, вскоре перестали быть для него различимы и соединились в один непрерывный звук.

Антон Андреевич перестал вдумываться в смысл услышанного. Всё его внимание теперь заняли собственные мысли, уносящие его в прошлое, в уже прожитые им дни. Он припомнил вдруг, как оказался однажды совсем случайно в доме Телиховых, как раз в день