полумраке комнаты, скромно обставленной, и с единственным окном, закрытым длинными шторами. Он погружался в тяжелый сон, не зная о том, что сейчас он был в том самом доме, из его детских воспоминаний, который однажды он увидел на старой фотографии, тот самый дом, последнее, что он видел, избитый, теряющий сознание и брошенный умирать….

Покуда Анна Антоновна, томимая кошмарным сном, не находила себе места, ворочаясь на постели, котёнку всё же удалось выбраться из её рук, освободив всё, кроме полосатого коротенького хвостика. Оборачиваясь и глядя на него бусиничными глазками, он громко пищал, и этим писком, смог разбудить свою хозяйку. Анна Антоновна, отрыв глаза, и встав с кровати, покачиваясь и держась руками а стол и кресла, подошла к окну. За шторами было совсем темно, взглянув на часы, она вспомнила просьбу учителя и подумала с тревогой:

«О чём же Филарет Львович станет говорить с папенькой? Неужто он намерен просить расчёт? Ах, Боже мой, нет, что угодно другое, только бы не это… Как бы там ни было, верно всё не к добру. Страшно мне, тревожно, и понимаю, не к добру будет и этот разговор, и сон мой».

Тем временем, Филарет Львович, на ходу готовивший себе пылкую, проникновенную речь, встретил на лестнице Полину Евсеевну, держащую в руках небольшой фарфоровый таз с травяным настоем.

– Полина Евсеевна, – произнес учитель, поклонившись ей, – я вынужден просить Вас и супруга Вашего об одолжении, постарайтесь же не отвергнуть моей просьбы, а напротив, выполнить её.

– В чём заключается Ваша просьба?

– Я объясню. Нынче вечером, минут через десять или чуть больше, у меня состоится разговор с Антоном Андреевичем. Разговор этот очень важный и безотлагательный, требует присутствия ряда лиц, в том числе Вашего и Андрея Андреевича.

Полина Евсеевна пожала растерянно плечами.

– Мне очень жаль, – сказала она, – однако Андрей Андреевич вряд ли сможет быть, он нездоров немного и я собираюсь прикладывать ему травяные компрессы. Впрочем, если это так важно, то сама я непременно спущусь, как только закончу, обещаю Вам.

Филарет Львович поклонился учтиво.

– Благодарю, не зря я видел в Вас чуткого и доброго человека, – произнес он со всей искренностью, на которую только был способен.

Обойдя таким же образом и прочих, не оставив без внимания даже Дарью Апполинарьевну, учитель направился в сад, и там, сидя на скамье, под беззвездным небом, обдумывал мрачно своё положение и правильность решения, которое он принял, при том же ни на минуту не выпуская из рук, карманные часы на короткой цепочке, с откинутой потемневшей крышкой.

В то же самое время, и Анфиса Афанасьевна, находясь в своей комнате, не сводила взгляда с часов. Охваченная смятением и тяжкими предчувствиями, она, кажется единственный раз в жизни, не знала, как поступить. Принятие условий нахального молодого учителя, стало бы для неё нестерпимым унижением, позором, который невозможно было бы пережить, однако вслед за отказом, последовала бы безоговорочная потеря всего. Скверным представлялось и то, и другое. Анфиса Афанасьевна, в гневе металась по комнате, она кляла себя за то, что когда-то, недооценив хитрости Филарета Львовича, опрометчиво приблизила его к себе. Минуты шли очень скоро, нужно было решать что-то и спасаться от обрушившейся на неё напасти.

Взглянув на себя в зеркало, Смыковская наспех поправила волосы, накинула на плечи ажурную шаль, и взяв в руки икону в тяжелой раме, выла из спальни, ведомая только ей одной известным намерением.

В гостиной между тем, понемногу собирались все. Первой появилась Анна Антоновна, после увиденного сна, она старалась избежать одиночества и чрезвычайно обрадовалась, когда вслед за ней, в дверях показалась Полина Евсеевна.

Не понимая, зачем понадобилось их присутствие, и всё же переполненные любопытством, пришли Катя и Фёдор. Неуклюже переваливаясь, то и дело зевая, подоспела Дарья Апполинарьевна.

Чуть позже, прибыл сам хозяин дома, Антон Андреевич.

Последним же вошёл Павел Николаевич Клюквин, он казался встревоженным, даже сердитым, впрочем, старательно скрывающим своё дурное настроение.

Когда все приглашенные уже начали растерянно переглядываться друг с другом, недоумевая для чего их собрали вместе, в гостиную явился Филорет Львович. Заметно взволнованный и ещё более бледный, чем прежде, он направился в центр комнаты и тем привлёк к себе всеобщее внимание.

– Благодарю господа, – начал он несмело, – за то, что ни один из вас, не отказал мне в просьбе прийти сюда, в столь поздний час. Поверьте, я не позволил бы себе беспокоить вас, без достаточной на то, причины.

Филарет Львович замолчал, словно сбился с мысли, и никак не мог припомнить, о чем он хотел говорить.

– А в чём же дело, голубчик? Должно быть, произошло что-нибудь, чего мы ещё не знаем, но непременно нужно нам узнать? – спросил устало Антон Андреевич.

– Вот именно, произошло, – ответил учитель, – и несмотря на то, что положение мое в вашем доме весьма скромное, я полагаю, что вы проявите терпение и выслушаете меня…

– Отчего же вы никак не начнете? Коли дело такое важное, так и приступайте к нему, наконец, – произнесла Полина Евсеевна, – я только не могу понять отсутствия среди нас Анфисы Афанасьевны, вы пригласили её?

Филарет Львович поднял глаза и увидел, как доктор Клюквин, упершись в него взглядом, смотрит зло и напряженно.

– Да-с, её я так же просил быть. Но она… Должно не решилась…

– Да ведь я уже давно здесь, господа, а вы и не замечаете меня, обделяете вниманием хозяйку дома, фу! Как некрасиво!

Каждый из присутствующих обернулся. В дверях гостиной стояла Анфиса Афанасьевна, она улыбалась весело и выглядела весьма беззаботной.

Филарет Львович при виде её сконфузился, но принялся говорить быстрее.

– Я сообщу о том, что происходит прямо перед вами, – сказал он, – но чего вы не замечаете. Дело в том, что Анфиса Афанасьевна и я …

– Да, да, всё правда, господа, мы с нашим дорогим и всеми любимым учителем, уже говорили около получаса назад, так что я, уж не обессудьте, узнала обо всём самую чуть раньше вас, но ведь вы мне это простите?

– Матушка, Филарет Львович измучил нас, – сказала беспокойно Анна Антоновна, – он старается о чем-то рассказать нам, но всё не говорит, так быть может Вы объясните, что сами уж знаете?

– Разумеется дорогая моя, я объясню. Филарет Львович слишком робок для серьёзных разговоров, и страдает от робости своей, а потому, я возьму на себя смелость, и стану говорить за него.

– Нет, нет! Я способен и сам, – попробовал вступить вновь учитель.

– Только прежде, – продолжила Смыковская, – я хотела бы обратиться к нему, а уж после, к вам.