Тот, который поинтересовался, кивает. Видать, здесь он уже бывал, оттого и знает, чем я зарабатываю, а возможно, — и что ночую, где придется. Иногда прямо тут, под столами да за стойкой прячусь, чтобы в тепле выспаться. Если повезет, в чужие дома и пристройки забираюсь, а если нет — так и сено сойдет. Всяко лучше, чем на голой земле валяться.

— Неужто никто крышу над головой не предложил? — ахает немолодая женщина и ладонь на сердце кладет. Да только жест этот ненастоящий, пустой. Она просто хочет, чтобы окружающие не считали ее безучастной.

— Кому оно надо? — выдыхаю, с трудом оторвавшись от кружки, и облизываю губы. — Вот вы бы меня к себе взяли?

— Взяли бы, — отвечает за нее кто-то.

Давлюсь траувом, бью кулаком в грудь, чтоб откашляться, и вижу: с десяток глаз смотрят, словно ответа ждут. Только женщина та окно решетчатое изучает, жалеет уже, что меня поддержала.

— Мне-то от этого что? Вам будто рот лишний нужен. — Я стараюсь, чтобы голос мягче звучал, да только все равно усмешка чувствуется. — А тут меня знают. И платят, хоть и мало.

— Ты голодать не будешь, — говорит бородач и вновь дарит мне улыбку. — И под небом открытым ночевать не придется. Атум не забывает детей своих…

— Как мы не забываем своих сестер и братьев, — подхватывают остальные.

Желание в лицо рассмеяться все сильнее. Они думают, я стану частью чужой семьи, когда даже частью своей не стала.

— Так я и без того не бедствую. Понимаю, вы помочь хотите. Да только не знаю, чего от вас ожидать. И почему это именно я вам понадобилась?

— Чем больше нас, тем лучше, — звучит над левым ухом.

— Мы держимся друг за друга. И каждый что-то свое вносит. Кто зарабатывает хорошо, кто готовит. Есть плотники и мастера оружейные, — продолжает энис.

— Ты же танцуешь хорошо. Тебя знают и любят. Только это нам и надо. Танцуй.

— И неси нашу веру.

Я долго говорю с ними. Хочу удостовериться, что от меня больше ничего не потребуется: просто делать то, к чему привыкла, получать удовольствие, деньги, а иногда привлекать внимание к тем, кто будет сопровождать меня. И кажется поначалу, что повезло пустой родиться — без хранителя. Ведь мне удалось найти не только угол, где спать смогу, и еду, но и людей, которые хотят принять меня к себе. Потому что я такая же.

Ненужная.

К концу дня я знаю каждого из них по имени. Знаю и то, что среди членов культа нет ни одного галлерийца, поэтому в их глазах я выгляжу эдакой диковинкой. Они непринужденно общаются, стараясь не затрагивать малоприятные темы: расспрашивают о чём-то, но если видят, что отвечать не хочу, не настаивают. И я расслабляюсь. Меня почти не трогают — я сразу даю понять, что прикосновения неприятны, — и не учат жизни. На каждое «нет» находится слово легкое, шутка беззлобная, отчего разговор не прерывается неловким молчанием.

Меня поят траувом, и я, забыв об осторожности, рассказываю, как сбежала из дома. Культисты слушают, а Элгар — тот самый добродушный бородач — говорит, что я вижу больше, чем следует. Он оставляет на моем лбу узор, похожий на распустивший длинные лепестки цветок. У меня дрожат губы. Наплевать, что рисунок сделан с помощью зеленой мази от ран — главное, Элгар знает значение символа. Этого вполне достаточно, чтобы, пусть и не вслух, мысленно, благодарить его.

Поэтому когда меня спрашивают, пойду ли я с ними, — я соглашаюсь. После огромного количества выпитого ноги не держат; меня ведут, обхватив за пояс, и я даже не сопротивляюсь. Едва ли Элгар станет думать о том, как бы ущипнуть за зад. Ему не интересна девочка, которая шепчет: «Я могу вонзить тебе кинжал меж ребер». Шепчет и смеется. Сейчас понимаю: не смогла бы, промахнулась. И наверняка задела бы себя. Но тогда я была полна нетрезвой решимости. Знаете такую? Когда кажется, что все сможешь. И даже если заваливаешься на бок во время танца, то заваливаешься красиво, словно так и собирался.

И все-то мне правильным кажется. Даже когда мы покидаем границы Вайса, не задаюсь вопросом, куда же меня ведут. Просто тащусь следом, чувствуя теплую ладонь Элгара на ребрах. Иногда смуглые пальцы щекочут меня: видать, бородач думает, что я — его младшая сестренка и что это весело — когда я пищу, фыркаю и топаю босыми пятками по сырой земле.

— Скоро дома будем, — говорит Элгар, и я тут же принимаю то, что он у меня есть. Дом. И пусть я не видела его, но уже хочу туда вернуться.

Оказывается, они живут неподалеку от Вайса, в заброшенной церкви. Здание уже давно частично ушло нижними этажами под землю. Высокий шпиль указывает точно на Клубок, который висит над черным размытым силуэтом леса. Эйнри почти расплела его. Хотя скорее кажется, будто кто-то голодный откусил большую его часть.

Мы забираемся через окно. Есть и другой вход, с обратной стороны, но я узнаю об этом слишком поздно, уже успев ввалиться внутрь и лишь благодаря Элгару не упасть. Мы ступаем по земляной насыпи, которая спускается все ниже и постепенно открывает взору каменную лестницу и выступы. На одном из них, самом большом, видать, раньше чаши хранились, а теперь там стоит низенький деревянный стол да жаровня с давно остывшими углями. Арки по бокам ведут в четыре небольшие комнаты — там, как мне говорят, есть кровати. Одна из них теперь моя. И Элгар обещает оставаться рядом, пока не привыкну к новому месту.

Просторное помещение с высоким потолком пахнет сыростью, а через частично обвалившуюся южную стену внутрь заглядывают усыпанные листвой ветви. Некоторые из них увиты плющом; эта дрянь сползает по потрескавшемуся камню, слетелся по земле. Я невольно задаюсь вопросом: сколько Половин назад бросили это здание? И когда его обнаружили культисты? Но я слишком устала, чтобы докучать расспросами Элгару. Дождавшись, пока он приготовит мне постель, я падаю на нее и прижимаюсь лицом к подушке. Он же садится рядом и перебирает пальцами мои волосы. И это последнее, что помню я о том дне.

Наутро я обнаруживаю рядом с собой глиняную миску, полную фиолетовых, синих и оранжевых ягод. Голова раскалывается, но я радуюсь тому, что алкоголь не смыл ни один из фрагментов минувшего вечера. Ведь мне казалось, произошедшее было первым правильным поворотом к чему-то большому, хорошему.

Да только никогда не поймешь, куда он приведет тебя, ага, пока не пройдешь путь целиком.

А пока… я на своем месте. Меня никто не держит, ни к чему не принуждает. Я ухожу, когда захочется, а затем возвращаюсь, чтобы лечь на мягкую кровать, сунуть ладони под голову и дремать, пока Элгар причесывает меня гребнем с частыми зубьями и рассказывает истории, которые успел собрать за свою недолгую жизнь. Он говорит, я похожа на его дочь, хоть у него и не было ее, дочери-то. Он говорит, я особенная. И так смешно становится, но вместе с этим в груди колет.

Я все так же хожу в таверну. Танцую, а люди вокруг голосят, напевают что-то, бьют в ладоши. Сердце чувствует каждый удар, отзывается. И я улыбаюсь — так открыто, так по-настоящему, как не улыбалась уже давно. Потому что моя жизнь выстраивается, словно хорошая партия в карты. Но вы же сами понимаете: вечно везти не может. Иначе я бы не сидела здесь, единственная в своем роде, но от этого совсем не особенная, как считал Элгар.