Айвор вел себя хорошо. Он сидел в первых рядах в Палате общин, когда там находилось свободное место; его слушали с интересом, возможно, потому, что он никогда не затягивал свои выступления. Он посещал бесчисленные собрания, что, как мне кажется, входит в прямые обязанности министра, а в июле, за неделю до того, как Палата уходила на летние каникулы, на два дня улетал на Балканы, чтобы поддержать и успокоить наши военно-воздушные силы за рубежом. И когда как-то в четверг заседание Палаты перенесли и у него появилось немного свободного времени, он отправился на машине в Рамбург, готовый провести утренний прием избирателей в субботу, открыть выставку цветов или праздник урожая, а вечером выступить на ежегодном обеде консерваторов или на ужине членов местной Торговой палаты.

2 августа Ирак вторгся в Кувейт и захватил его. Американские войска при поддержке сил европейских, арабских и азиатских стран отправились в Саудовскую Аравию, чтобы защитить страну от агрессора. Хотя из-за этих событий Палата общин не созывалась, Айвор был занят даже больше обычного. Кризис разросся, и работы у него стало еще больше, когда Ирак, расширив границы Басры на юг, 28 августа заявил, что Кувейт стал его девятнадцатой провинцией. Можно было бы предположить, что возникший международный кризис, в ликвидации которого Айвор принимал непосредственное участие, несравнимо более важен, чем его личные проблемы. На фоне таких событий судьба человека кажется мелкой и незначительной, но люди устроены по-другому. То, что ближе к дому, что затрагивает нашу личную гордость и репутацию, и то, какими нас видят окружающие, всегда стоит на первом месте.

Какие бы решения ни принимал Айвор, как бы часто и далеко он ни ездил, он все равно был в стрессовом состоянии. Тревога никогда не покидала его. Дермот Линч всегда был в центре его мыслей. В те выходные, когда был в Морнингфорде, а не в Вестминстере или на Ближнем Востоке, Айвор всегда находил часок, чтобы заехать к нам в Монкс Крейвери. Как мне кажется, он приезжал поговорить и облегчить душу. Мы были единственными людьми, с которыми Айвор мог чувствовать себя свободным, потому что он ничего не скрывал от нас. Хотя мой шурин мог предположить, что и другие люди обладали какими-то обрывками информации. Например, Никола Росс знала, что у него была девушка, о которой он никогда не говорил, и она знала, что он был знаком с Ллойдом Фриманом. Безымянная подруга Хиби, «леди для алиби», знала несколько больше, – но только мы обладали всей информацией, от начала и до конца. Всю эту печальную неразбериху, как он выражался.

Больше ничего о Дермоте Линче мы не узнали. Можно сказать, о нем и раньше-то газеты не писали, кроме тех нескольких недель после аварии. Для журналистов это была не слишком интересная история, я это понимал, особенно если бы Линч полностью пришел в себя и мог предстать перед судом по обвинению в неосторожном вождении, повлекшем за собой смерть. И, чтобы не смущать потенциальных присяжных, журналисты старались избегать этой темы.

Все это время Айвор понимал, что его голова занята вовсе не тем, чем надо. Он должен был горевать о такой нелепой и страшной смерти Хиби Фернал. Смерть его любовницы и Ллойда Фримана – вот о чем он должен был думать. И его очень мало волновала вина или невиновность Дермота в той дорожной аварии. Айвора Тэшема тревожило только то, что этот человек придет в сознание, полицейские снимут его показания, и в довершение всего он захочет заработать некую сумму, дав несколько интервью желтым газетам. И если даже ничего этого не произойдет, то Дермот Линч обязательно расскажет об этом своим друзьям. И, конечно, он воображал, как Дермот Линч скажет: «Это было всего лишь игрой. Этот член парламента по имени мистер Тэшем организовал ее. Хиби Фернал была его любовницей, и он хотел, чтобы ее похитили, надели наручники и заткнули рот кляпом, а потом привезли к нему домой. В ее день рождения. Это был всего лишь подарок на день рождения».

Еще Айвора постоянно беспокоил пистолет. О наручниках он знал – они входили в придуманный им сценарий, как и «балаклавы», и кляп, и тонированные стекла автомобиля. Но не пистолет. Должно быть, один из них, Дермот или Ллойд, взял с собой оружие для большего эффекта, как необходимое дополнение к их навеянному Голливудом представлению о том, каким должно быть похищение. Оружие – это совсем другое дело, а присутствие его в машине с похищенной и для верности связанной девушкой придавало аварии серьезный оборот. Вероятность того, что ему могут приписать владение этим пистолетом, вызывало у Айвора физическую дрожь. Я видел, как у него дрожали руки и кривился рот, когда он говорил об этом, сидя у нас в коттедже у зажженного камина, так как уже наступила осень и становилось холодно.

– У меня не идет из головы Дермот Линч, – однажды признался он. – Он мне снится. Лежит на больничной койке, и вдруг его рука начинает дрожать и он открывает глаза. А потом его губы раздвигаются в улыбке, и он произносит мое имя. Около постели находится его мать, она наклоняется к сыну и просит повторить то, что он только что сказал. Я вижу ее как живую, в халате и тапочках. Она сидит и держит Дермота за руку, он шевелит пальцами, и она счастлива.

Я предложил Айвору выпить и спросил, что ему принести, но он отказался, сказав, что за рулем, и напомнил мне, что хотя у него теперь правительственная машина, пользоваться ею и шофером, который к ней прилагается, для работы с избирателями запрещается. Ему нужно вернуться в Морнингфорд к семи часам. Не хватало ему только к своему преступному злодеянию прибавить превышение скорости.

– Откуда ты знаешь, что мать Дермота Линча носит халат и тапочки? Ты ведь ее не видел? – спросила Айрис.

Айвор помолчал, а потом все выложил. Несчастный шофер не выходил у него из головы, и он уже не мог этого вынести, надо было что-то сделать. Он поехал на метро до Паддингтона, но когда оказался там, обнаружил, что ближайшая станция метро к Уильям-Кросс-Корт в Роули-Плейс – это «Уорвик-авеню». Он пошел пешком, сверяясь с картой Лондона, миновал мост Брунеля, подземный переход под Западным шоссе и вышел на тихие улочки Маленькой Венеции и Мейда Вейл. Уильям-Стрит-Корт втиснули между изящными оштукатуренными виллами. Это вытянутый квартал муниципальных домов горчичного цвета, где сушится на веревках белье, а на балконах стоят велосипеды. Пусть Айвор учился в Итоне и Оксфорде, но он был членом парламента, который проводил агитацию в районах муниципальных домов, и, как известно, они везде одинаковы. Его не удивило, что вестибюли покрыты граффити, а лифт не работает. Он шел к квартире номер 23, не зная, что будет делать, если переступит порог этого дома.

Когда он поднялся на третий этаж, из двери под номером 23 вышла женщина. Ей было около шестидесяти лет, и она была поразительно похожа на Дермота, или он на нее. Именно тогда Айвор увидел халат и тапочки. На ступеньке у ее двери оставили сверток, и она вышла за ним. Айвор прошел дальше, на четвертый этаж, и она его не заметила или не обратила на него внимания.

– Ты с ней не заговорил? – спросила Айрис.

– Конечно, нет!

– Какой смысл был идти туда?

– Не знаю, – ответил Айвор. – Я знал, где живет Дермот, но мне необходимо было выяснить, с кем он делит кров. С матерью, братом, а может, у него была подружка? Все эти вопросы не давали мне покоя. Теперь я могу сказать: если бы я этого не сделал, то не выдержал бы этого постоянного напряжения. У меня не оставалось выбора. Со времени той аварии я навел справки об этой семье. Его брата зовут Шон, и он занимается строительством. И он не женат, ничего такого.