– Кто вы такие? Почему я должен перед вами отчитываться? Я человек солидный и знаю, что делаю. Я человек уважаемый.

– Да, да, конечно же, папа, ты всеми уважаемый.

Только скажи, зачем ты ходишь на станцию? Кого ждешь? Зачем это все?

– Не ваше дело, не вашего ума. Если хожу, значит, так надо.

– Кому надо? – спрашивал внук.

– Не твое собачье дело! Пацифист долбаный! Лучше бы книги читал, в университет готовился. А то занимаешься неизвестно чем. Эти куртки, заклепки… Никогда ты, Николай, человеком не станешь.

– Человеком? А что такое, по-твоему, человек?

– Не станешь таким, как я.

– А я, дед, и не хочу быть таким, как ты. Я хочу быть таким, как я.

– Никаким ты не будешь! – в сердцах бросал дед внуку и устрашающе топал ногами, словно Николенька был не двадцатилетним парнем, а ребенком, и грозный вид взрослого мог на него подействовать, заставить вести себя хорошо.

Обо всем этом и многом-многом другом думал каждый вечер Иннокентий Васильевич Михалев по дороге на станцию. Вот и сейчас он ступил на мостик через неширокую, но очень глубокую и быструю речку. А от мостика до станции оставалось метров пятьсот – через речку и на горку. Он уже слышал гудки поездов, которые проносились, не останавливаясь на маленькой станции Луговая.

Дорога пошла в гору – грязная, липкая. Бальтазар трусил сбоку по пожухлой траве, а старик шел прямо посередине колеи.

– Асфальт никак не положат, – бурчал он, – столько людей здесь ходит, а никому дела нет.

В свое время он договаривался на котельной местного профилактория, и каждую весну на раскисшую дорогу вываливали пару самосвалов шлака, но вот уже два года как сменился заведующий профилакторием, и идти Михалеву было не к кому.

Он пришел, как всегда, минут за пять до прибытия электрички. Побродил по перрону, заглянул в маленький зал ожидания.

Кассирша, сидевшая за решетчатым окошком, ехидно усмехнулась, увидев «постоянного посетителя», и вновь занялась своими делами. В зале никого из ожидающих электрички не было, и Михалев вышел на перрон. Он поднял воротник плаща и стал смотреть в ту сторону, откуда должна была появиться электричка.

Вначале он услышал гудок, затем увидел слепящий свет прожекторов, и уже через пару минут электричка, открыв двери, стояла у перрона.

Никто в нее не входил. Из вагонов вышло несколько человек. У края перрона стояла легковая машина. По огоньку сигарет старик Михалев понял, что в машине сидят двое. Из знакомых никто не приехал, и Михалев, послонявшись еще пару минут по перрону после того, как электричка умчалась, позвал пса и отправился назад. По дороге он поостыл и теперь думал о дочери и внуке почти с умилением, но все равно они казались ему хуже Светы, которая обычно и прекращала ненужные споры.

Когда он спустился под гору и уже видел Мост через реку, его сердце сжалось в каком-то дурном предчувствии. Он подозвал Бальтазара. Тот подошел и стал тереться мокрым боком о длинную полу плаща.

Иннокентий Васильевич наклонился, потрепал пса по холке и тихо сказал:

– Иди рядом со мной. Понял? Рядом!

Но безалаберный пес был сам себе хозяин и обогнал старика. Михалев спустился по склону и ступил на мокрые широкие доски моста с невысокими перилами.

Мост был старый, держался на толстых дубовых сваях.

Почти каждый год его ремонтировали дачники и жители соседних деревень. На дачи можно было попасть двумя путями. Один длинный, километров пять, – объезд через деревню по настоящему каменному мосту. И другой – напрямик – от станции через лесок. Этой дорогой Михалев всегда и ходил.

Он осторожно шел по скользкому настилу, держась левой рукой за перила, а правой крепко сжимая суковатую палку.

«Приду, попью горячего чая. Как бы не простыть», – поправляя шарф на морщинистой длинной шее, подумал Иннокентий Васильевич.

С другой стороны на мост поднялся широкоплечий мужчина в короткой коричневой куртке и серой кепке.

На середине моста мужчина остановился, вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалку и стал, повернувшись спиной к ветру, раскуривать сигарету. Бальтазар подбежал к мужчине, несколько раз гавкнул на него своим несильным старческим лаем и потрусил дальше.

Иннокентий Васильевич брел по мосту, постукивая палкой о доски. Когда он поравнялся с мужчиной, тот приветливо улыбнулся:

– На станцию этой дорогой пройду?

– Пройдете, – ответил Иннокентий Васильевич.

Мужчина посторонился, пропуская его.

Иннокентий Васильевич сделал шаг вперед и ,в этот момент почувствовал сильный удар по голове. Он охнул, качнулся, но удержался на ногах. Мужчина взмахнул рукой и еще дважды ударил Михалева по голове завязанной в тряпку короткой тяжелой монтировкой; Старик вновь качнулся и начал медленно оседать.

Мужчина дождался, когда Михалев опустится на колени, и перевалил его через перила моста. Через секунду послышался всплеск воды, и тело старика в длинном плаще исчезло в темной глубине, уносимое течением.

Под мостом глубина была метра два, а дальше река делала поворот. Туда, где был небольшой плес, она и понесла безжизненное тело Иннокентия Васильевича.

Сеттер уже добежал до конца моста. Почуяв беду, он развернулся и прыжками – как давным-давно в молодости – бросился на помощь хозяину. Мужчина сунул руку за пазуху, вытащил пистолет с коротким глушителем.

Раздалось три выстрела. Пес забился в агонии. Мужчина, продолжая курить сигарету, некоторое время смотрел на него, затем подошел и, боясь испачкать ботинок в крови, столкнул собачье тело ногой в реку.

– Вот так-то лучше будет: и пес, и хозяин – жили вместе, вместе и поплыли, – сказал он, оглядевшись по сторонам.

Вокруг не было ни души. Убийца щелчком отправил сигарету в реку. Проследил, как она летит, похожая на падающую звезду, и стремительно гаснет, коснувшись воды, и бегом направился к станции.

Доски моста еще вибрировали, а он уже поднимался на пригорок, большими прыжками преодолевая раскисшие под дождем участки дороги. На станции он быстро подошел к стоящим у края перрона «жигулям», опустился на заднее сиденье.

– Порядочек! Я сделал все очень чисто.

– Ладно, не хвались, – откликнулся мужчина, сидевший рядом с водителем, и принялся вертеть ручку настройки приемника. – Трогай, Илья.

«Жигули» подались назад, развернулись на площадке и помчались в сторону Москвы под разухабистое пение Маши Распутиной. Все трое были довольны: одно дело они сделали.

* * *

Назавтра, во второй половине дня, на даче Иннокентия Васильевича Михалева зазвонил телефон. Трубку снял Николай и услышал незнакомый мужской голос: