Он опустился перед ней на колени, обнажил голову, она провела над ним крестообразно образок, прижала к губам.

— С богом! — они по очереди с ним поцеловались, Матильда утирала платочком глаза.

— Возьми, — Дмитрий сунул ему в ладонь сложенный вчетверо листок, — прочтешь дома…

Загудел, дико, по-разбойному, паровоз, звякнули сцепления. Дмитрий вскочил на ступеньку офицерского вагона, махнул рукой, исчез в глубине тамбура.

— У меня вечером выступление, — говорила, прощаясь с ним у мотора с княжеским вензелем на дверке, Кшесинская, — танцую в «Дочери фараона». А завтра в дорогу, буду гастролировать две недели по России, собирать средства для военных госпиталей. Кланяйтесь вашей женушке, она, по-моему, очаровательна…

Сидя за рулем в кабине авто, он читал извлеченный из кармана листок:

В столицу прибывали эшелоны с ранеными. Мест в лечебных учреждениях не хватало. В лицеях, гимназиях, жилых домах, всюду, где можно было отыскать подходящие помещения, в спешном порядке оборудовались частные лазареты и госпитали. Посоветовавшись со вдовствующей императрицей Марией Федоровной, возглавившей русский Красный Крест, он открыл в своем доме на Литейном госпиталь для тяжелораненых. Сам набирал штат врачей и медицинских сестер, повелел управляющему закупить все самое лучшее из доступных медицинских приборов и медикаментов, следил за питанием раненых. Будучи единственным в семье сыном, был освобожден от воинского призыва. На войну не рвался, Дмитрий был прав: воинственность не была чертой его характера. Первый в жизни выезд на охоту в курском имении оказался последним, когда, подстрелив из засады выскочившего на него из-за кустов зайца, услышал предсмертное верещанье пушистого ушастика дергавшего, лапками среди обагренной кровью травы. Бросил двустволку, схватился за голову руками, побежал прочь…

Дни проходили в тревоге, напряженных ожиданиях. Остались позади патриотические манифестации с пением «Боже, царя храни!», битьем стекол в немецких магазинах, перестали говорить и писать о скорой победе. Замерзающая столица потемнела ликом, оделась в цвета войны. Ввели комендантский час, выходить на улицу можно было только до восьми вечера. Быстрые сумерки, пронизывающая до костей сырость. Проталины и полыньи на закопченном льду каналов, воняющие гнилой капустой сырые подворотни, крики ночных сторожей, бьющих в колотушки. И яркий луч солнышка среди мрачных тяжелых туч: 21 марта 1915 года Ира родила девочку!

Услышав от акушерки радостную весть, он побежал в спальню жены. Измученная, с белым как мел лицом, роженица лежала, раскинув на подушках руки, рядом — тесно спеленатое чудо с разноцветными глазками, внимательно разглядывавшее потолок.

Крестили маленькую Ирину (сразу две Иры в семье!) в присутствии царской четы и нескольких близких друзей в домашней часовне, где крестили когда-то и его. Строительные работы в бельэтаже еще не закончились, они перебрались в помещения на верхнем этаже, которые он занимал когда-то с братом Николенькой.

Сидя на занятиях в аудиториях пажеского корпуса на Садовой, он смотрел в нетерпении на часы: когда, наконец, звонок? Несся, перескакивая через ступеньки, к выходу, торопил шофера. Первый вопрос привратнику:

— Как они?

— Слава богу, ваше сиятельство. В добром здравии. Маменька ихняя были с визитом, отбыли недавно.

Не дослушав, он бежал наверх. Вывозил с женой утопавшее в кружевах сокровище на прогулку в парк, наблюдал, как кормит ее выписанная из курского имения миловидная кормилица, как купают чадо в серебряном корытце горничные и няньки, пеленают, наряжают. Островок семейного счастья среди суровых будней войны.

Отец побывал по заданию государя с дипломатической миссией в Европе. Начал с нейтральной, колебавшейся еще Румынии, с королем которой был знаком, получил заверение в скором ее вступлении на стороне союзников. В Лондоне был принят королем Георгом Пятым, виделся с принцем Уэльским. В Париже имел встречи с президентом Пуанкаре, французским главнокомандующим генералом Жоффром, вручил последнему в ставке в Шантейи пожалованный государем Георгиевский крест. Был на передовой, ходил по окопам, говорил с солдатами. Посмеялся шутливым листкам у входа в укрытие, которые могли придумать только французы: «Память о Мари», «Любимая Лизетта», «Прощай, Аделаида!», «Скучно без Розы». Несказанно удивился, обедая вечером в «Рице», обилию за столами английских офицеров в новеньких, с иголочки мундирах. На заданный им вопрос отцу объяснили: военнослужащие Ее величества ровно в три часа пополудни покидают окопы, переодеваются, едут в Париж, едят в любимых ресторанах, ночуют ради экономии в кабинах автомобилей, чтобы рано утром вернуться на передовые позиции.

По окончании миссии батюшка получил от царя назначение на пост московского генерал-губернатора. Пробыл в этой должности недолго. Попытки его навести в первопрестольной порядок, посадить на ключевые посты толковых, знающих людей, которым он доверял, встречались в штыки. Возмущенный нетерпимым положением дел, засильем равнодушных к судьбе отечества казнокрадов, обогащавшихся за счет поставок фронту недоброкачественного продовольствия, фуража, годных на свалку тканей для пошивки обмундирования и гнилой обуви, отправился с докладом в Петербург к государю. Не любивший ходить вокруг да около, рубивший по-военному сплеча, обмолвился во время отчета: дружина московских мздоимцев чувствует себя вольготно, имея поддержку со стороны недобросовестных чиновников высшего ранга, многие из которых, в том числе и сидящие на министерских постах, откровенные предатели. Терпеть подобное в обстановке тяжелых испытаний, выпавших России, далее невозможно, нужны кардинальные меры. Монарх, по рассказу отца, не проронил за все время доклада ни слова. Пожал быстро руку: «Спасибо, вы свободны, Феликс Феликсович!» Застенографированный дежурным секретарем отчет, по мнению батюшки, положили не читая под сукно.

Вернувшись в Москву, отец узнал, что снят с должности генерал-губернатора. Махнув на все рукой, он уехал с матушкой в Крым.

Не имея в виду будущую военную карьеру, которая никоим образом его не прельщала, испытывая неловкость за свой мозоливший глаза партикулярный вид, он принял решение поступить волонтером в пажеский корпус: год учебы в нем давал право выполнить ценз на офицерское звание. С удовольствием примерял в портняжной училища пошитую для него форму: черный однобортный мундир с высоким воротником, красные погоны, золоченые пуговицы с орлом, брюки навыпуск с красным кантом, офицерского покроя драповое пальто, гвардейский тесак на белом лакированном поясе с золоченой бляхой. Помчался за рулем автомобиля домой: показаться жене.