Жизнь Казановы могла бы течь так и дальше, оставаясь спокойной и даже приятной. К несчастью, он принадлежал к числу тех людей, которые вечно все сами себе портят и не умеют удержать удачу. Казанова оказался замешанным в денежном деле, куда впутал и своего друга патриция Гримальди, причем ухитрился еще сильнее рассердить его тем, что предъявил ему обвинение в ядовитом пасквиле, озаглавленном «Авгиевы конюшни».

И снова, уже в который раз, ворота Венеции захлопнулись у него за спиной.

«Одно из двух: или я не создан для Венеции, или же она не создана для меня!» – так, стараясь скрыть огорчение и тоску, философствовал Казанова.

Теперь он боялся заглядывать в будущее: возраст его приближался к шестидесяти годам, здоровье слабело. Долгая дорога была противопоказана его ногам и спине. И все же надо было снова трогаться в путь…

В январе 1783 года, пообещав Франческе прислать денег, чтобы заплатить за жилье, и скоро вернуться, Казанова опять поднялся на борт корабля, чтобы переправиться в Местре, на материк.

Решив, что о нем успели позабыть, он вновь попробовал двинуться по адскому кругу: Вена, Спа, ненадолго – Париж, только для того, чтобы найти там брата Франческо, художника. Тот отвез его в Вену, где Джакомо на какое-то время нашел работу секретаря у венецианского посла, графа Фоскарини.

Он кое-что зарабатывал и, на этот раз верный своему обещанию, посылал каждый месяц немного денег Франческе; так продолжалось до того дня, когда он узнал, что она, поддавшись настояниям матери, продала все его имущество, а главное – все его книги.

И тогда он решил порвать с ней, да и с Венецией заодно.

– Никогда я туда не вернусь! – бормотал он, сердито утирая слезы, которых уже не мог удержать.

Но куда ему податься? Посол вскоре уедет, оставив его…

И все-таки именно у посла он встретил свой последний жизненный шанс в лице графа Вальдштейна, племянника принца де Линя, страстно интересовавшегося магией и каббалистикой. Поговорив с Джакомо несколько минут, граф сказал ему:

– Поезжайте со мной в Богемию. Я еду завтра.

Он уехал не сразу, но в конце концов решился, и несколько месяцев спустя перед жителями деревни Дукс в Богемии предстал высокий старик с огненным и пристальным взглядом из-под густых белых бровей, старик с узким костистым лицом, с огромным и острым, словно клинок, носом. Старик, от которого все еще исходило явственное ощущение силы.

Замок Дукс был великолепным зданием во французском стиле, расположенным в огромном парке поблизости от Теплица, прославленного курорта. Казанова на старости лет обрел здесь рай, но не сумел оценить его по достоинству.

Граф, милый и любезный молодой человек, поручил ему свою библиотеку, состоявшую приблизительно из сорока тысяч томов; за эту работу Казанова получал кров, стол и тысячу флоринов в год, что составляло немалую сумму, втрое превосходившую его заработки в Венеции.

Кроме того, в те вечера, когда хозяин был в замке, Казанове оказывали честь развлекать принца де Линя, дядю молодого графа, который оставил поразительный и своеобразный портрет Казановы:

«Это был бы очень красивый человек, если бы только он не был безобразен. Он высокого роста, геркулесова сложения, но цветом лица напоминает африканца. Во взгляде его живых и полных ума глаз неизменно отражается подозрительность, тревога или злоба, что придает ему отчасти свирепый вид. Его легче разозлить, чем развеселить, он редко смеется, но умеет рассмешить других. Его манера изъясняться напоминает простоватого Арлекина или Фигаро и делает его на редкость забавным. Не знает он лишь тех вещей, на знание которых претендует: правил танца, французского языка, вкуса, поведения и условностей света. Он настоящий кладезь знаний, но он так часто цитирует Горация, что начинаешь ненавидеть последнего…»

Линь еще не знал того, что ненасытное тело соблазнителя по-прежнему тосковало по женщинам, но теперь он не мог удовлетворять свои желания. Деревенские женщины и девушки боялись его и, едва завидев, разбегались кто куда.

Тогда он, заглушая голод, брался за перо и описывал свою жизнь, изводя целые стопы бумаги, корябая сумбурные сочинения, от которых издатели неизменно отказывались. Кроме того, он жадно ел, не переставая поглощать пищу в течение всего дня, к величайшей ярости его заклятого врага, Фолькиршера, служившего в замке управляющим и составлявшим все общество Казановы, когда граф Вальдштейн уезжал из Дукса, что, к сожалению для его библиотекаря, случалось довольно часто.

Нет, Казанова не был счастлив! Угрюмый, озлобленный, подозрительный, он настроил против себя всю челядь замка, и вскоре слуги начали его изводить. Дня не проходило, чтобы не вспыхнула ссора, – то шоколад показался ему невкусным, то полента подгорела, то собака помешала ему уснуть, то приставленная к нему служанка перепутала его бумаги и даже выбросила несколько испещренных помарками листков, решив, что они слишком грязные.

«Я уподобился, – пишет он, – благородному боевому коню, которого злополучная судьба поместила среди ослов и который вынужден терпеливо сносить их пинки…»

Тогда он начал налегать на еду, находя в застольных излишествах и чрезмерных возлияниях утешение в том, что сам он воспринимал как навалившиеся на него невзгоды, но что происходило единственно от его сделавшегося совершенно невыносимым характера.

Ему хотелось еще раз увидеть Венецию, он попросил графа добиться для него этого драгоценного разрешения, но наступила зима, и здоровье Казановы внезапно резко ухудшилось. Вскоре он уже не мог покинуть замок и всю зиму безвылазно провел у очага, закутавшись в одеяла, в обществе приехавшего навестить его племянника, Карло Анжолини, и собачонки Финетты.

Он простудился, и притом еще постоянно переполненный желудок причинял ему все большие страдания. 4 июня 1798 года – Казанове к тому времени исполнилось семьдесят три – он не смог подняться с постели и позвал священника.

Исповедь оказалась длинной. Чем дольше Казанова рылся в своей памяти, тем больше извлекал из нее признаний, и, слушая его, несчастный пастырь покрывался испариной. В конце концов умирающий изрек свое заключение:

– Великий Боже и вы, свидетель моей смерти, знайте, что я прожил свою жизнь философом и что я умираю христианином.

Его похоронили на кладбище в Дуксе, рядом с церковью.

«Над его могилой, – пишет историк Люка-Дюбретон, – был поставлен железный крест. Крест расшатался, упал, скрылся в сорняках, и безлунными ночами за него цепляются юбки идущих мимо девушек…»

Обретет ли когда-нибудь покой неутоленная душа соблазнителя?

С тех пор как чудесным образом вернулся домой его сын, папашу Картуша раздирали противоречивые чувства, он то и дело переходил от радости к глухой тревоге. До чего же мальчик изменился за пять лет!