Теперь, уже на месте, я засомневалась, так ли это разумно…

Беда в том, что у нас с Тавишем «кое-что было» — если можно так многозначительно назвать полдюжины легкомысленных свиданий, однако никто не сказал, что не будет продолжения. Нет, лично я не хотела подавить роман в зародыше, но в то время мои тайны были именно что тайнами и я держалась подальше от прочих представителей волшебного народа. Я нерешительно побарабанила пальцами по верху калитки. Наверное, наш разрыв принес мне больше бессмысленных сожалений и огорчений, чем Тавишу, но ведь, если бросить мужчину (да и женщину), ничего толком не объяснив, его самолюбие наверняка не обрадуется. А если бросить кельпи, которому от роду несколько веков, — между прочим, кельпи принадлежат к дикой, нецивилизованной ветви волшебного народа, — даже представлять себе не хочется, что станет с его самолюбием.

Впрочем, у меня были неприятности и посерьезнее, чем неслучившиеся романы, и к Тавишу я пришла не только ради записи с камеры видеонаблюдения.

В Лондоне есть три портала на Острова Блаженных, и Тавиш — страж одного из них. Если бы в городе объявилась еще одна сида, Тавиш знал бы об этом, а значит, он знал бы, кто убил Томаса. При этой мысли по коже побежали крупные мурашки.

Тавиш был дома и понял, что я пришла. На всякий случай я огляделась по сторонам, удостоверилась, что на меня никто не обращает особого внимания, а потом быстренько перелезла через калитку сбоку от колонны. Магия обволокла меня, словно я вошла в густой туман. Я сбежала по ступенькам к одному из причалов, схватилась одной рукой за железные перила и присела на корточки, глядя, как в нескольких дюймах подо мной бурлит вода. В ней я различила верх старинной арки, которую в конце девятнадцатого века заложили кирпичом, чтобы сдержать реку. Собравшись с духом, я протянула руку и коснулась хвоста резной каменной рыбы на самом верху арки, но не успели мои пальцы сомкнуться на нем, как я вся похолодела и замерла.

Поднявшись на ноги, я повернулась и посмотрела на тротуар. Там стояла Козетта, мой штатный призрак, и глядела на меня поверх калитки — на ее детском личике было неприятное оценивающее выражение. Во мне поднялась волна нерешительности: надо ли подниматься обратно и говорить с ней? Затем взял верх здравый смысл: общаться у нас по-прежнему не получалось, поэтому лучшее, что я могла сейчас сделать, — это разобраться с тем, с чем собиралась. Я кивнула и помахала Козетте и снова повернулась лицом к реке.

Я снова протянула руку вниз и обхватила пальцами хвост каменной рыбы. Перила, за которые я держалась другой рукой, пошатнулись, но под напором магии уличный шум, пронизывающий осенний ветер и озоновый запах реки развеялись. Мир вокруг меня сдвинулся — нет, почувствовать это движение было нельзя, дело было в чем-то более глубоком, как будто изменилась форма самого пространства. Магия выхватила меня из мира людей.

И вышвырнула в Промежуток.

Река подо мной исчезла — превратилась в пропасть, такую глубокую и темную, что у меня закружилась голова. Я медленно выпрямилась, не поднимая головы, не желая — да что там, не в силах — отвести глаз от провала. В нем было что-то влекущее, мне казалось, что стоит мне в него броситься — и я обрету все, что искала…

Силой заставив себя отвернуться, я встала спиной к пустоте. Промежуток — это зазор между Зачарованными Землями и миром людей. Это опасное место, так как магия, которая его питает, сильна и неукротима — и пронизывает все кругом, вот почему легенды о тех, кто сбился с пути, полны или чудес, или ужаса и смерти.

Или пустоты.

Небо прояснело — голубое-голубое, выгнутое, словно перевернутая над головой исполинская миска. Жаркое желтое солнце полыхало, словно печка, и через считаные секунды по спине и между грудей у меня потекли капельки пота. Внутри вспыхивали охранительные чары, которых я нахваталась в пекарне, — магия поводила носом, словно собака, обнюхивающая новое место. Я порылась в кармане парки, вытащила оттуда две лакричные конфеты и сунула в рот. Как только организм усвоил сахар, я воспользовалась приливом колдовских сил и силой воли отправила охранительные чары в спячку. Смешивать с местной магией чары, даже такие простенькие, как охранительные, — дело рискованное: иногда получается хорошо, а иногда — все равно что бросить спичку в бочку с порохом.

Я осмотрелась. Передо мной, докуда хватало глаз, расстилалась золотая полоса пляжа. По одну сторону от нее высились белые утесы, а у их подножия, в тени, стояла палатка в камуфляжной раскраске песочного цвета — берлога Тавиша или, по крайней мере, ее нынешнее маскировочное обличье. По другую сторону от пляжа поблескивало темно-зеркальное море — воды его были спокойны, молчаливы и, наверно, так же глубоки, как та пропасть.

Тавиш был в воде — в человеческом обличье, но все же в воде.

Проклятье. Не слишком хорошее начало.

Он сидел у кромки песка, по пояс в море, спиной ко мне. Я видела его длинные ноги, погруженные в мелководье. Опершись руками за спиной, он поднял лицо к солнцу. Бутылочно-зеленые дреды, струившиеся по его плечам, были похожи на морские водоросли, вывешенные на просушку, серебряные бусины на концах сверкали на солнце. Меня Тавиш то ли не заметил, то ли не узнал. Не обращая внимания на нервную дрожь, я сбросила парку и с облегчением вздохнула — теперь меня обвевал прохладный ветерок. Я даже подумала, не стянуть ли и джинсы, — футболка, которую дал мне Джозеф, была мне так длинна, что вполне могла сойти за мешковатое платье, — но, поразмыслив, ограничилась тем, что сняла бейсболку и пригладила пальцами остриженные волосы. Стряхнув старые кроссовки, я прошла по пляжу с десяток шагов. Песок под ногами был тепленький и приятный — вовсе не обжигающий, как можно было ожидать, судя по палящему солнцу… но ведь это Промежуток. А полагаться на законы мира людей, оказавшись в Промежутке, — верный путь к катастрофе.

Когда я подошла к Тавишу так близко, что стало видно, как по обе стороны его шеи трепещут черными кружевными веерами нежные жабры, но так далеко — и от него, и от воды, — что можно было чувствовать себя, так сказать, в недосягаемости, я остановилась.

— Здравствуй, Тавиш.

— Сколько воды утекло с тех пор, как мы виделись, куколка!

Он обернулся и посмотрел на меня через плечо, лицо расплылось в приветливой улыбке, остроконечные зубы блеснули белым на фоне темной кожи — не черной, но того густейшего зеленого цвета, который и увидишь-то, пожалуй, только там, где солнечные лучи едва-едва достигают морских пучин.

— Однако же ты не спешила, куколка, я жду тебя вот уже два дня.

Я улыбнулась в ответ, не в силах сдержаться, — вся магия во мне всколыхнулась ему навстречу, а нервная дрожь сразу стихла. Я села по-турецки, где стояла, и запустила пальцы в мягкий песок. Да, Тавишу от роду много сотен лет — сколько именно, он помалкивает, — но, как и большинство представителей волшебного народа, выглядит он не старше тридцати. К тому же он меньше всех моих знакомых похож на человека, и все равно легко за него сходит без всякого Очарования. Узкое скуластое лицо с римским носом и заостренным подбородком не такое тонкое, как у меня, и более мужественное, но все равно у нас столько общих черт, что в кельпи легко различить родича сидов. Я часто задумывалась о том, что он, вероятно, гораздо старше, чем все думают, и родился, возможно, еще в золотом веке, когда сиды могли скрещиваться с любым живым существом, которое привлекало их благосклонное внимание. Но вот глаза у Тавиша не наши, не кошачьи, с вертикальным зрачком: у него зрачков вообще нет, а глаза — сверкающе-серебряные, обведенные узкой белой полоской, как у коня, его второго обличья. Он не столько красив, сколько притягателен, соблазнителен…