Я совершенно не понимала, что он хочет сказать. Он, должно быть, принадлежал к плеяде несчастных безумцев, подозревавших меня в тайной связи с Юлиусом – этих слепоглухонемых, не знавших о существовании Луи.

– Никаких проблем подобного рода нет, – сказала я с тем добродетельным видом, который дает сознание разделенного чувства. – Может быть, стоит выпить шампанского.

И через десять минут восемь интеллектуалов – к ним я причислила и себя, – две секретарши и собака заполнили соседнее кафе и выпили три бутылки шампанского за процветание будущего великого журнала. Замученный вопросами о таинственном вкладчике, Дюкро улыбался, говорил о некоем друге и то и дело бросал на меня вопросительный взгляд, который, благодаря моей очевидной радости и выпитому шампанскому, быстро стал дружеским и теплым. Я позвонила Дидье и приказала ему бросить все дела и ехать обедать в «Шарпантье», где я буду его ждать.

– Нет, – говорил Дидье, – нет, не может быть! Как я рад!

Я только что объявила ему о своей любви к Луи, о его любви ко мне, и он пребывал в счастливом изумлении.

– Луи хотел, чтобы мы сказали вам вместе, – сказала я, – но мне казалось, это так долго – целую неделю ни с кем о нем не говорить, что он в конце концов разрешил вам сказать.

– Как подумаю, – говорил Дидье, – как подумаю, до чего он был настроен против вас в первую встречу, а вы против него…

– Он думал, я любовница Юлиуса, – весело сказала я. – Ему это не понравилось.

– Я ему столько раз говорил, что это не так, – сказал Дидье, – но он считал меня дураком. Надо сказать, было трудно поверить, вернее, не поверить. А Юлиус, он знает?

– Нет еще, я ему скажу на днях.

– У Апренанов у него был не очень довольный вид, – продолжал Дидье. – Даже, пожалуй, взбешенный.

– Нет, вовсе нет, – возразила я. – Он не только не сердится, он сам позвонил Дюкро, моему милому редактору, как раз сегодня утром и предложил поддержать журнал. Ему вдруг захотелось развлечься, потеряв немного денег. Ну разве это не чудесно? Милый Юлиус…

Я совсем растрогалась.

– Милый Юлиус, – рассеянно повторил Дидье. – Впервые слышу, что Юлиус А. Крам заинтересовался убыточным предприятием.

Он вдруг помрачнел и в задумчивости раздавил на тарелке картофелину.

– А вам не кажется, – сказал он, – что Юлиус пытается таким образом вас удержать?

– Ну-у, он не настолько зауряден. Во всяком случае, Дюкро дал мне понять, что для него это значения не имеет и что он ценит мою работу. Дидье, мой дорогой свояк, вы понимаете, что происходит? Я люблю Луи, и у меня есть профессия.

Он поднял глаза, посмотрел на меня и вдруг непринужденным движением поднял свой бокал и чокнулся со мной.

– За вас, Жозе, – сказал он, – за вашу любовь, за вашу работу.

Потом мы обратились к главной теме – то есть к Луи. Я узнала, что он примерный брат, у которого всегда можно найти понимание и поддержку и которому все можно доверить, что ему всегда попадались женщины, по мнению Дидье, не годящиеся ему в подметки, и еще то, что я уже знала, то есть что мы – это было очевидно – созданы друг для друга.

– Но как же вы будете, – прибавил Дидье, – работать в Париже и жить в деревне?

– Что-нибудь придумаем, – сказала я, – всегда можно найти какой-то компромисс.

– Предупреждаю вас: Луи не любит компромиссов.

Я это знала и была от этого еще счастливее.

– Что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем, – весело повторяла я.

Погода была прекрасна как никогда. Мою шею жгли недавние поцелуи Луи. От выпитого натощак шампанского все стало приятно расплывчатым и легким. Я пожала руку Дидье. Я была на вершине блаженства. Через пять дней, в пятницу вечером, я сяду в поезд, который повезет меня к Луи, в Солонь. Я узнаю его дом, его жизнь, его животных, там я укроюсь от всего.

В тот же день мы с Дидье ужинали с Юлиусом, и это был очень веселый вечер. Юлиус, казалось, был в таком же восторге, как и я, от своего намерения, и я обещала сделать его дважды миллиардером благодаря журналу. Он признался, что давно уже мечтал заняться чем-то кроме биржи. Он даже просил нас помочь ему расширить его знания в области искусства, в общем, элегантно сменил роль мецената на роль благодарного невежды. Он как бы хотел сказать, что скучает, что живопись его занимает, то есть он хотел разделить наши игры, развлекаясь и просвещаясь одновременно. Раз-другой он рассеянно спросил меня, как я провела уик-энд. Я сказала только, что по-другому поступить не могла, и, к моему удивлению, он не настаивал на подробностях. Даже Дидье после этого готов был признать, что он, возможно, ошибся и что в Юлиусе, хоть и поздно, обнаружилось, благодаря мне, некоторое бескорыстие, которого он прежде за ним не знал. Неделя пролетела быстро. Луи звонил мне, я звонила Луи. В редакции мы строили все новые и новые планы. Дидье бывал со мною всюду. По вечерам я рассказывала ему и Юлиусу о наших последних находках. В четверг мы ужинали вчетвером с Дюкро, и его тоже, видимо, покорили любезность и спокойствие Юлиуса А. Крама, а также то, что он не строил из себя интеллектуала. Я решила сегодня же вечером объяснить Юлиусу, что завтра еду в деревню к Луи Дале, но ужин прошел так весело, все мы были так очарованы друг другом, что в машине у меня не было никакого желания пускаться в деликатные объяснения. Я только сказала, что еду за город с Дидье, кстати, так оно и было, потому что мы действительно ехали вместе. А он сказал мне: «Не забудьте, в понедельник мы ужинаем с Ирен Дебу», – без малейшего оттенка горечи. Я смотрела, как его лысина, едва видневшаяся над спинкой сиденья, исчезает в ночи, и вспомнила вечер в Орли: тогда его удаляющийся силуэт был для меня воплощением поддержки, а сейчас – тут сердце у меня на мгновение сжалось – стал воплощением одиночества.

Поезд свистел как сумасшедший и равномерно нас потряхивал, но мне казалось, что мы стоим на месте и что стрелочники специально бегут по обеим сторонам поезда, опустив голову, с флажками в руках, чтобы создать для нас обманчивое ощущение скорости. Потом была пересадка, и я, до сих пор так любившая старые пригородные поезда, пожалела о бездушных и молниеносных экспрессах, которые гораздо быстрее доставили бы меня к моей цели: к Луи. После неудачных попыток заинтересовать меня кроссвордами, игрой в джин, новостями политики, Дидье смирился наконец, что едет с призраком, и стал перелистывать какой-то детектив. Время от времени он, посмеиваясь, поглядывал на меня и напевал «Жизнь в розовом свете». Было семь часов вечера, тени вытягивались, за городом было прекрасно.

Наконец наш вагон склонился к ногам Луи и выпустил меня в его объятия. Дидье вынес багаж и собаку, и мы уселись в открытый «Пежо». Прежде чем тронуться с места, Луи повернулся к нам, и мы все трое посмотрели друг на друга, улыбаясь. Я знала, что никогда не забуду этой минуты: маленький пустой вокзал в лучах уходящего солнца, их лица, такие похожие и такие разные, обращенные ко мне, запах деревни, тишину после грохота поезда и ощущение счастья, точно чудесный кинжал, пригвоздившее меня к месту. На секунду все остановилось, чтобы навсегда запечатлеться в моей памяти, потом рука Луи легла на руль, и мы снова начали жить.