Это заведение гордилось настоящей французской кухней и соответствующей обстановкой, только цены здесь были в десять-пятнадцать раз выше, чем во Франции.

Федор прильнул к окну машины.

В руках его была японская видеокамера с режимом ночной съемки – днем этот режим позволяет видеть все, что происходит за задернутыми шторами.

И за вторым от угла окном Федор увидел обоих своих знакомых – Верзеев и Старостин сидели за столом друг против друга и о чем-то разговаривали.

Причем на этот раз Верзеев утратил свой обычный начальственный вид – Старостин держался высокомерно и явно наседал на всемогущего чиновника.

– Здесь стоять нельзя, – напомнил о себе водитель.

– Знаю, – Федор опустил камеру, – припаркуйся вон там, посидим, подождем.

Водитель был крепкий дядька средних лет, работал у Федора давно, почти с самого начала его карьеры. Никодимов ценил его за отличное умение водить машину и за молчаливость. Так и сейчас, водитель ничего не сказал, только молча выполнил маневр. Федор откинулся на сиденье и помассировал уставшую шею, затем стал вспоминать, как дальше развивалась его семейная жизнь.

После развода с Еленой он года два жил холостяком, изредка встречаясь с женщинами, когда уж совсем невмоготу было переносить одиночество. Знакомился Федор с ними обычно через приятелей или в ресторанах на всевозможных корпоративных мероприятиях. Девицы все были молодые и довольно интересные, но ни с одной ему не захотелось встречаться более двух раз. Возможно, потому, что все они были совершенно одинаковые. Не внешне, нет, тут наблюдалось разнообразие – блондинки, брюнетки, рыжие, у одной волосы были выкрашены в три цвета, он забыл ее имя, так и называл для простоты «Триколор». Похожи они были в другом – у всех наличествовал цепкий оценивающий взгляд и длинные нарощенные ногти, все они носили обувь на ужасающе высоких каблуках и считали своим долгом имитировать в постели бурный оргазм. Разговаривать с ними было абсолютно не о чем – ни до, ни после секса, иногда Федору становилось скучно при первом же взгляде на такую девицу.

Как-то поздно вечером он ехал в машине один, потому что водитель отпросился на неделю навестить больную мать в Старой Руссе, и подсадил молодую женщину, которая голосовала на перекрестке.

Маргарита сразу ему понравилась – звонкий смех без намека на вульгарность, живая остроумная речь, в полумраке салона глаза зовуще блестели. Она сказала, что задержалась на дне рождения подруги, а ночевать остаться никак не могла – завтра рано вставать, к полдевятому на работу в школу, где она преподает литературу. Едет поздно одна, прикинул Федор, стало быть, никого у нее нету. Он назначил свидание – она легко согласилась, без жеманства и кокетства.

С удовольствием наблюдая за стройной фигуркой, идущей к подъезду, Федор счастливо улыбнулся.

При свете дня Маргарита понравилась ему еще больше – улыбчивая, с симпатичными ямочками на щеках, одета скромно, минимум косметики. Она жила в маленькой трехкомнатной квартирке вместе с родителями, люди они были небогатые: мать – тоже учительница, отец – инженер, сейчас на пенсии.

– Папа нездоров, – неуверенно сказала Маргарита перед тем, как привести Федора в дом для знакомства, – не обращай внимания на его разговоры.

Будущая теща встретила Федора приветливо, однако он поразился бедности и убожеству, царящему в квартире. Бедность не просто бросалась в глаза, она кричала о себе изо всех углов и была чрезмерной даже на его невнимательный мужской взгляд.

Покрывало на диване было заштопано в трех местах, да и сам диван давно просился на помойку. Клетчатая клеенка на кухонном столе была вытерта до дыр, окна не крашены лет пятнадцать, обои кое-где свисали клочьями. В первый момент это Федора разжалобило, он проникся сочувствием к немолодым больным людям, родителям своей невесты.

К концу вечера он понял, что будущий тесть болен хронической злобой ко всем, кто хоть в чем-то его превосходил. А поскольку сделать это было нетрудно, Маргаритин отец ненавидел абсолютно всех представителей рода человеческого, исключая, быть может, голодающих жителей Эфиопии и ливанских беженцев.

Федор безумно устал от речей тестя о том, что они профукали страну (кто именно, тот не уточнял и употреблял более сильное слово), а также сделали всех граждан нищими. Возникло чувство, что время в этой квартире остановилось лет двадцать назад.

Тесть говорил и говорил – горячо и непрерывно, брызгая слюной и обдавая Федора несвежим дыханием. Теща никак не реагировала на речи супруга и все потчевала Федора пирожками с мясом, причем тесто было несдобное, а мяса в начинку она, похоже, положить вообще забыла.

Федору захотелось немедленно вырвать Маргариту из этого кошмара, окружить заботой и дорогими красивыми вещами и сделать все, чтобы она как можно быстрее позабыла про тот ад, в котором прошла ее юность.

Впрочем, не совсем юность. В загсе он с некоторым изумлением узнал, что его нареченной двадцать восемь лет. Выглядела она гораздо моложе.

Свадьба была скромной и малолюдной, и ужин в ресторане тоже: присутствовали только родители невесты и свидетели – все тот же старый приятель Федора Гошка Иванов, а со стороны невесты – подруга, тоже учительница, с большой квадратной грудью и толстыми икрами, в унылом коричневом костюме и круглых очках, откликалась она на имя Нина.

Федор мечтал поскорее закончить эту неприятную и нудную процедуру. После отпуска он с головой окунулся в работу.

Его молодая жена вначале была скромной и покладистой, как ребенок радовалась каждому подарку и легко смирялась с продолжительными отлучками мужа.

Тесть сразу же после свадьбы высказал Федору, что все бизнесмены – поголовно воры и бандиты, деньги их нажиты нечестным путем, и что он, как порядочный человек, в доме у Федора бывать не собирается и руки ему не подаст. Никодимов только рукой махнул – не больно-то и хотелось.

Зато в дом зачастила теща, и Федор очень быстро устал от ее приторной улыбки и сладкого голоса, от ее жадных взглядов, бросаемых на все вещи в их новой квартире. Она неустанно ощупывала занавески и мягкую мебель, царапала ногтем столы и комоды, как будто хотела убедиться, что там, внутри, не древесина, а какая-нибудь синтетическая гадость. Любую обновку дочери или что-то, купленное в дом, она оценивала только с одной стороны – сколько стоит. Идет или не идет Маргарите новое платье, к лицу ли сережки, светлее ли стало в комнате от нового торшера – теще все было по фигу, ее интересовала только цена, узнав которую, она тут же делала единственный и постоянный вывод – «это того не стоит». Она критиковала все вещи неустанно, однообразно, с упорством, достойным лучшего применения, пока не добивалась своего: Маргарите быстро надоедала обновка, и теща выпрашивала ее себе – не выбрасывать же, говорила она, раз уж купили…

Федор понял тактику тещи совершенно случайно – как-то пришел пораньше и предложил теще подвезти ее до дома, а когда ставил сумку в багажник, то чуть не надорвался. Она тащила из его дома все, что плохо лежит, как работяга перед увольнением.