поговорить, но что-то удерживало меня от того, чтобы излить перед Ансельмом душу. В нем было нечто отталкивающее.

— Вы уверены, что не хотите поговорить? — спросил Ансельм еще раз.

— Абсолютно… Все в порядке.

Улыбаясь, я стала спускаться по лестнице и прошлась вокруг дома, может быть, при этом даже что-то насвистывая. Потом я упала в траву, радуясь, что не открыла свое сердце Ансельму, который хотел вытянуть из меня информацию. Гораздо больше меня интересовало, где была комната Ноя. Я так ни разу и не видела ее. Казалось, он сливался с домом, как только входил в него.

Он пользовался разными входами, разными лестницами, как будто желая спрятаться от меня. Я старалась следовать за ним, но он, казалось, необъяснимым образом растворялся в воздухе. Я ходила по дому под скрип половиц. Проходила одну спальную комнату за другой. Большинство кроватей не были убраны. Здесь были большие и маленькие спальни, но все они имели выход на балкон.

И вот за тяжелым бархатным занавесом в нише я обнаружила узкую винтовую лестницу, ведущую наверх. Я не могла удержаться, поднялась по ней и оказалась перед дверью. Она была заперта, но на коврике перед входом была выпуклость. Я нашла под ним ключ, открыла дверь и вошла в темный коридор. Отвратительный запах аммиака и дезинфицирующих средств на миг заставил меня остановиться. Я пыталась не дышать носом. Здесь было прохладно и темно, очень темно, почти как в кинотеатре. Я побежала по коридору. Слева и справа двери плотно примыкали друг к другу. Незаметно я коснулась одной из многих дверных ручек — это была голова буйвола, инкрустированная бисером. Роскошно. Я поняла, что в этом запретном коридоре каждая дверная ручка была оформлена по-своему и все они очень хорошо ложились в руку. Чуть дальше я разглядела черепа носорога, тигра с открытой пастью, голову гадюки. Последнюю я решила повернуть. Дверь отворилась. Сильный запах ладана чуть не сбил меня с ног. В центре стоял створчатый алтарь, на котором были изображения. Подсвечник, крест и иконы перед ним. Скамеечка для ног. Здесь было довольно темно, окон не было, поэтому я потянулась за спичечным коробком на жертвеннике, чиркнула спичкой и поднесла ее к одному из изображений на алтаре. Мой пульс усилился. Внезапно мне стало дурно. И все же на одной из них я смогла разглядеть сцену, когда пригвожденного и истекающего кровью Иисуса со вспоротыми конечностями несли на кресте, причем его пульсирующее сердце открыто свисало из измученного тела.

На другой картине было изображено убийство новорожденных римлянами, которые голыми руками вырывали сердца из маленьких детских тел. Она имела кроваво-красный цвет. От тяжести увиденного я чуть не потеряла сознание и, спасаясь от приступа паники, охватившего меня, решила больше никогда не возвращаться в эту комнату и в этот коридор.

Едва миновав винтовую лестницу, я снова встретила Ансельма с пылесосом, веником и тряпками. Казалось, он всегда убирался именно там, где была я.

— Все в порядке? — спросил он снова и сделал это так, как будто его это действительно интересовало. Однако меня он не мог обмануть. — Вы заблудились?

— Я думаю, да, — сказала я, прошла мимо него и в очередной раз вспомнила о чемодане.

Я подступалась к нему с помощью ножниц, отвертки, ножа, огня и воды. Ничего не помогало, и это все более нервировало меня.

Только ночью, когда Ной играл на рояле, я была спокойна.

Я по-прежнему помогала Виктору таскать бревна и ветки из леса. Однажды он взял меня за плечи и заговорщицки сказал мне:

— Оставь Ноя, девочка. Он не принесет тебе счастья. Насчет этого мальчика у судьбы другие планы. Планы, о которых ты совершенно точно ничего не знаешь, поверь мне.

Я с удивлением посмотрела на Виктора.

— Я ничего не хочу от Ноя! — Я сказала, натянуто рассмеялась и спросила саму себя, что знал Виктор о планах «судьбы» касательно Ноя.

— Ну, тогда ладно, хорошо, — проговорил он, и я снова почувствовала, что теряю почву под ногами.

Видимо, от его внимания не ускользнуло то, что я открыто преследовала Ноя и следила за ним. Итак, нужно сделать выводы. До сих пор никому еще не удавалось разбить мне сердце, потому что я не давала такой возможности. К тому же это было бессмысленно. После того как я покину особняк, я никогда более не встречусь с Ноем. Он забудет меня быстрее, чем я приеду домой. Ведь он живет в другом веке, а машина времени, к сожалению, сломана, и всегда оставалось нечто, о чем я ничего не знала.

После одной бессонной и слишком тихой ночи я решила не мучиться дальше. Время пришло. Я должна сделать то, на что долго не могла решиться, — сказать сестре Фиделис, что моя работа была окончена. Я должна сделать это, иначе будет слишком поздно. Все кончено!

14

— Не могла бы ты подать мне полотенце? — попросил меня однажды утром Ной после занятия по плаванию.

— Возьми его сам. Оно висит на держателе, — сказала я и вышла из бассейна, не обращая на него внимания. То, что мог он, могу и я тоже. Мое сердце принадлежало только мне. Хотя я чувствовала, что уже дала слабину.

Когда сестра Фиделис после обеда пригласила меня на разговор, у меня в горле словно застрял ком.

— Что такое, моя дорогая?

— Наедине, — сказала я громче, чем хотела. Ной как раз проходил мимо нас с угрюмым выражением на лице.

— Через полчаса в саду, — сказала сестра Фиделис. — И если мы вежливо попросим, то Ансельм наверняка не откажется сделать для нас кофе и холодный лимонад из бузины? — Приятно улыбаясь, она повернулась к Ансельму, который как раз собирался убирать с обеденного стола.

— Конечно, с радостью, — сказал Ансельм.

В это время в прихожей раздался треск.

— Проклятие! — взревел Ной.

— Боже мой, ведро! — Бросив стопку грязных тарелок обратно на стол, Ансельм поспешно вышел; мы пошли за ним.

Ной стоял в луже, чертыхаясь, забрызганный до бедер грязной водой, и с искаженным болью лицом потирал предплечье, которое он, видимо, поранил при падении, задев перила.

— Боже мой. — Сестра Фиделис бросилась к нему, желая осмотреть рану.

— Это ничего, — проворчал он, поднял руку и побежал по лестнице, перемахивая через две ступеньки зараз и касаясь другой рукой перил.

— Сколько раз я тебе говорила, что нельзя так носиться, — сказала она ему вслед. — Не хватало еще шею сломать.

— Это моя вина, — сказал Ансельм кротко, поставил ведро, и морщины как черви расползлись по его лбу, когда