Мой вклад в куриную ферму Укриджа был невелик. Я внес скромные пять фунтов на предварительные расходы и еще пять после эпидемии хрипа. Но позволить себе большее значило бы переступить границу благоразумия. Когда доход благоразумного человека зависит от капризов редакторов и издателей, он кое-что припрятывает под подушку на случай, если спрос на его товар упадет. Мне не хотелось оказаться перед необходимостью второпях выбирать между браком и ночлежкой.

Истощив тему финансов, а вернее, почувствовав, что она истощает меня, я забрал сумку с клюшками и неторопливо поднялся вверх по склону к полю для гольфа, чтобы сыграть матч с любителем из деревни. Несколько дней назад я принял участие в соревновании за приз, который (цитирую печатное объявление) был предоставлен для развития этой игры ее местным энтузиастом, и пока продвигался успешно. Уже прошел два круга и намеревался побить своего нынешнего соперника, достигнув, таким образом, полуфинала. Если исключить какое-нибудь роковое невезение, по моим расчетам, я должен был выйти в финал и победить. Насколько я мог судить, наблюдая игру моих возможных соперников, профессор был лучшим из них, а с ним, я был уверен, никаких трудностей для меня возникнуть не могло. Однако в гольфе ему невероятно везло, хотя сам он в этом не признавался. А кроме того, он оказывал на своих противников прямо-таки мистическое воздействие. Я не раз наблюдал, как его случайные удачи буквально их парализовали.

С моим нынешним противником я разделался легко и просто. Расстались мы с некоторой холодностью. Он обезглавил свою деревянную клюшку, когда нанес удар не по мячу, а по Дорсетширу, и еще не до конца распутал клубок эмоций, вызванных этим эпизодом.

В помещении клуба я встретил профессора, который являл приятный контраст с моим недавним противником. Профессор только что одержал победу и, таким образом, оказался в полуфинале. Он был приветлив, но исполнен торжества.

Я поздравил его и покинул клуб.

Снаружи ждала Филлис. Она часто сопровождала отца на поле.

— Добрый день, — сказал я. — Вы сопровождали профессора?

— Да. Мы, видимо, опережали вас. Папа выиграл свой матч.

— Да, он мне рассказал. Я был очень рад услышать это.

— А вы победили, мистер Гарнет?

— Да. Без особых усилий. Моему противнику систематически не везло. Лунки словно бы увертывались от его мяча.

— Так что вы с папой оба полуфиналисты. Надеюсь, вы будете играть очень скверно.

— Благодарю вас, — сказал я.

— Да, звучит не совсем вежливо, не так ли? Но папа решил в этом году победить во что бы то ни стало. Вы знаете, два прошлые года он выходил в финал.

— Неужели?

— И оба раза проигрывал одному и тому же человеку.

— Кому бы это? Мистер Деррик играет заметно лучше всех членов клуба, каких я видел на поле.

— Его сейчас тут нет. Некий полковник Джервис. На этот раз он в Комбе-Регис не приехал. Вот почему папа и надеется.

— По логике вещей, — сказал я, — он должен победить.

— Да. Но, видите ли, вы ведь в прошлом году здесь не играли, мистер Гарнет.

— О, профессор может оставить меня далеко за флагом, — сказал я.

— Во сколько ударов вы уложились сегодня?

— Это был матч, ограниченный первой дюжиной лунок, но мой средний показатель что-то чуть больше восьмидесяти.

— Лучший результат папы — девяносто, но ему так и не удалось его повторить. Как видите, мистер Гарнет, в этом году произойдет еще одна трагедия.

— Я начинаю чувствовать себя прямо-таки зверем. Но куда более вероятно, что я потерплю разгром, если мне все-таки придется играть в финале против вашего отца. Выпадают дни, когда я играю в гольф так же скверно, как в теннис. Вы просто меня не узнаете.

Она задумчиво улыбнулась:

— Том в теннисе силен до неприличия. Его подачи просто ужасны.

— При первом знакомстве сразу ввергают в дрожь.

— Но в гольф вы играете лучше, чем в теннис, мистер Гарнет. Я бы хотела, чтобы это было не так.

— Коварное пожелание, мисс Деррик, — сказал я. — Нечестно взывать к моим лучшим чувствам.

— А я даже не знала, что у любителей гольфа они сохраняются, когда дело касается гольфа. И у вас правда бывают неудачные дни?

— Да почти всегда. Выпадают дни, когда я бью, будто молотком по гвоздю.

— Неужели?

— И когда в стог не могу попасть, не то что в лунку.

— Ну, так я буду надеяться, что с папой в финале вы встретитесь именно в такой день.

— И я надеюсь, — сказал я.

— Вы тоже надеетесь?

— Да.

— Но разве вы не хотите выиграть приз?

— Я предпочту доставить удовольствие вам.

— Право, так великодушно, мистер Гарнет, — ответила она со смехом. — Вот не думала, что подобная рыцарственность еще существует. Я полагала, что игрок в гольф пожертвует чем угодно, лишь бы выиграть.

— Очень многим.

— И растопчет чувства всех и каждого.

— Нет, не всех, — сказал я.

И тут к нам присоединился профессор.

Есть люди, не верящие в предчувствия. Они приписывают странное ощущение, что вот-вот случится что-нибудь неприятное, таким пошлым причинам, как печень, или простуда, или погода. Я же считаю, что тут кроется нечто более существенное, чем может показаться стороннему наблюдателю.

Три дня спустя после моей встречи с профессором в клубе я проснулся в крайне угнетенном состоянии духа. Каким-то образом я знал наперед, что наступивший день ничего хорошего мне не сулит. Не исключено, что дело было в печени или в простуде, но только не в погоде. Утро было безупречное — самое великолепное за великолепнейшее лето. Над долиной и дальше над морем висела легкая дымка, предсказывавшая жаркий полдень, когда солнце серьезно приступит к исполнению своих ежедневных обязанностей. Пташки распевали на деревьях и завтракали в траве, а Эдвин, восседая на цветочной клумбе, оглядывал их взглядом гурмана. Порой, когда воробышек припрыгивал в направлении его клумбы, он делал внезапный бросок, и птичка упархивала в противоположный конец газона. Я ни разу не видел, чтобы Эдвин поймал воробья. По-моему, они считали его свихнувшимся чудаком и ублажали, приближаясь на расстояние прыжка в желании его поразвлечь. Бравые воробьи-петушки выкомаривали перед своими избранными воробьихами-курочками и зарабатывали дешевую репутацию лихой отваги, подбираясь на столько-то ярдов к логову Эдвина, а затем упархивая. Боб возлежал на своем излюбленном участке гравия.

Я захватил его с собой на волнолом, чтобы он полюбовался, как я купаюсь.

— Что со мной сегодня, Роберт, старина? — спросил я его, вытираясь.