— Кругом думают, они ненастоящие. Фальшивые волосы — как у разбойницы, поэтому никто меня и не любит.

Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

— Неправда.

Она пожала плечами. Рана на ее шее все еще не зажила. Жаль, если останутся шрамы, хотя редко на ком жизнь не оставляет следа.

— А где твой отец?

— Ушел в море на невольничьем судне да так и не вернулся.

— Кто же тебя воспитывал?

— Дедушка. Бабушка умерла еще молодой. Как и прабабушка. Злая соседка наложила проклятие на прапрабабку Эльзу, сказав, что ни одна девочка в нашей семье долго не проживет. Она распустила слухи, будто Эльза заколдовала ее маслобойку, за что Эльзу схватили, связали по рукам и ногам, бросили за борт лодки и провезли по каналу. Она захлебнулась, потому что не была никакой ведьмой. Даже аист пролетел над каналом в доказательство ее невиновности.

— Алетта, все эти ведьмы и проклятия — их просто не бывает. Никто их даже не видел.

— Еще как бывают — я точно знаю. Дедушка сам слышал, как ведьмы шептались о матушке за ночь до родов. — Она взволнованно посмотрела на картину. — Думаешь, где-то девушки действительно так живут? Вот так спокойно, задумчиво сидят за столом?

Ни один ответ не послужил бы ей утешением. Что бы я ни сказал, мои слова не приблизили бы Алетту к девушке на картине.

По выходным, свободный от изучения мельниц, я ходил на прогулки и наслаждался видами. Мне нравились эти ровные обширные просторы, всегда открытые для ветра. Ветер здесь помогал знающему человеку заботиться о земле — прямо-таки Декарт в действии. Меня, правда, всегда смущало, что мы так зависим от ветра. Что, если понадобится включить насосы в безветренный день? Эх, нам еще учиться и учиться.

Одним таким воскресеньем я шел по торфяному болоту между городом и побережьем. Рядом с болотом, в торфяных, крытых соломой лачугах, жили добытчики торфа. Год за годом они выкапывали и резали торф, продавая его — свою землю — на топливо, брикет за брикетом, прямо из-под собственных ног. Некоторые оставляли глину, приносили с морского берега песок, а из города — отходы, смешивали их и засыпали вместо выкопанного торфа. Получалась почва, пригодная для гречихи. Только то была долгая тяжелая работа, поэтому большинство просто оставляли вырытые канавы и ходили по насыпанным между ними дорожкам. Канавы заполнялись водой: вода здесь сочилась отовсюду. Скоро это поселение станет неотличимым от множества других болот вдоль эстуария Эмса. Лягушкам оно, может, и хорошо, но не человеку.

Я наблюдал, как гагары ныряют в грязь, как чирок чистит перья, как болотные курочки строят гнезда в камышах, когда услышал новый звук — не кряканье гагар, а скорее крик дикого гуся. Я всмотрелся: на другом берегу широкого пруда сидела на корточках Алетта. Чтобы не испачкать юбки, она подняла их до бедер. Она не носила черных чулок, как остальные женщины в Делфзейле, и вид ее молочно-белой кожи на фоне болотной грязи поразил меня. Я жадно посмотрел на воду — увы, солнце не пробивалось сквозь серое небо, и пруд не отразил фигуру девушки. Алетта сложила ладони у губ и вновь издала птичий крик, дикий, нетерпеливый, печальный. Ветер всколыхнул ее волосы, и моя душа всколыхнулась в ответ. Я хотел продолжить свой путь, наслаждаясь одиночеством, но, повинуясь внутреннему зову, обошел пруд и подкрался к ней сзади.

— Что ты тут делаешь? — спросил я.

— Пригнись, — прошептала она и дернула меня за руку. — Я тут на днях заметила аиста и пришла посмотреть, вернется ли он. Аисты приносят удачу. Если удастся покормить аиста с руки, то никогда не будешь голодать.

Я фыркнул.

— Не смейся над тем, чего не понимаешь, студент! — горячо зашептала она. — Если аист совьет гнездо на крыше твоего дома — разбогатеешь. Мне ли не знать? Как-никак выросла на острове Амеланд.

Я только улыбался, слушая, как просто устроен ее мир. Кровь хлынула ей в лицо, шрам на щеке загорелся, гордая грудь негодующе вздымалась. Она опустила юбки, завернулась в голубой платок и отодвинулась от меня, надув губы.

— Ну вот, ты всех распугал. Медведь неуклюжий.

— Тогда пойдем гулять со мной.

Она упрямо стояла на месте, и я, разочарованный, двинулся дальше. Почти тут же я увидел серую птицу, расхаживающую по воде на длинных серых ногах.

— Алетта, — позвал я. — Вон аист!

Она вмиг примчалась по мокрому мху, окатив меня болотной водой.

— Да нет, это просто цапля. Видишь, на крыльях нет черных перьев, а ноги не красные.

Теперь она следовала за мной по тропинке мимо торфяных домиков. Впереди, за Дамстердипской дамбой, высилась баржа, груженная торфом, который переправляли в Гронинген.

— Что они будут делать, когда из-за выкопанного торфа их дома утонут в болоте? — вслух подумал я.

— Переедут.

— Ты не понимаешь. Когда-нибудь люди перестанут разрушать природу.

— А пока им надо на что-то жить.

Алетта отломила несколько ветвей с ивы возле одного из домиков и стала отмахиваться от назойливой мошкары. Она была теперь так близко, что я чувствовал запах ее волос, соленый, как морские водоросли.

Мы шли под вязами вдоль Дамстердипа. Она рассказывала удивительные и печальные истории, услышанные от деда, — о кораблекрушениях, о моряках и их женщинах, обреченных на вечное плавание, о том, как их привязывали к мачтам, когда корабли приставали к берегу. Ее прадед Варик, рассказывала она, служил на маяке на острове Амеланд, отделенном от материка ваттами[18]. Он разбогател, давая ложные сигналы торговым судам, и когда те разбивались об отмель, собирал их товары на лодке, а во время отлива и без нее. Алетта говорила об этом без тени стыда, даже, наоборот, гордилась хитростью прадеда. Она рассказывала, как морячки готовят целебный отвар из черепа убитого человека с добавлением двух ложек человеческой крови, куска сала, льняного масла и яванской корицы. Она показала мне ореховую скорлупку, наполненную паучьими головами, которую носила на шее против сглаза, — я же, признаться, видел только нежную кожу под скорлупкой. Я засмеялся, когда она учила меня переворачивать на ночь ботинки, чтобы отпугивать ведьм, и ее глаза грозно сверкнули. Все это казалось забавным и милым, да только было видно: бедняжку терзает не одна сотня демонов.

Мы остановились у подъемного моста через Дамстердип: я принялся жадно изучать его устройство. Мосты, мельницы, замки, плотины — эти творения человеческих рук занимали меня еще с детства, и я вслух восхищался, как из отдельных деталей получаются целые механизмы.

— Не важно, как они работают, — отрезала Алетта. — Если водяной захочет пробраться в город, никакие плотины его не остановят.

Ее слова меня не смутили. Мы перешли через Дамстердип к мельнице, где я с позволения мастера показал ей работу насосов. Здесь в их основу был положен принцип Архимедова винта: огромный винт в кожухе устанавливался под наклоном и погружался одним концом под воду в глубокую яму. Алетта никогда прежде не была внутри такой мельницы и замерла, прижав к себе обе руки, чтобы ничего не сломать. Когда из моих объяснений она начала понимать, как движение лопастей передается на винт, меня наполнила восхитительная, непередаваемая радость.