– Это конец… – мелькнуло в голове у Драйера.

– Ложись! – скомандовал Поляковский и упал на пол, ощутив затылком ствол автомата.

– Мастерскую обыскать. Этих клоунов – в отдел, – командовал глумливый голос, топча каблуками спину Драйера.

– Сгною паршивца, – пронеслось в голове у Поляковского. – Вот только выберусь, будешь ты у меня лес валить, где-нибудь в Сибири.

Но лишь только он попробовал повернуть голову, как тут же со звериной силой был вдавлен сапогом в пол.

– Мы свои, – простонал Поляковский.

В ответ раздался смех. И тотчас между лопаток врезался приклад. В голове будто лопнул огненный шар. Взрыв боли свёл судорогой всё тело. И через затуманившееся сознание он услышал металлический щелчок автоматного затвора и крик Драйера: «Нет! Нет!»

И снова всё затянулось зелёной дымкой. И снова в ухо Поляковскому, откуда-то орала телефонная трубка из квартиры Вихляевой: «Ку-ку, ку-ку, ваше время истекло». И снова, надрываясь медью, рванул беснующийся фокстрот. Он становился всё быстрее и быстрее, будто кто-то отчаянно крутил ручку патефона. И вдруг звон лопнувшей пружины резко оборвал этот кошмар. Настала умиротворённая тишина.

Поляковский открыл глаза.

– Что же это такое? – услышал он истеричный всхлип Драйера.

Они всё так же находились в подвальном помещении проклятой мастерской. Но, к их удивлению, дверь была целёхонька, не было здесь и солдат. Не было даже и слабого намёка, на то, что с ними минуту назад всё это происходило.

– Пора отсюда сваливать, – сказал Поляковский, отряхивая пыль с колен.

Но лишь только они собрались рвануть к выходу, как из мегафона с улицы опять раздался голос:

– Ваша минута истекла!

– Чёрт побери, это кажется опять ты! – закричал Драйер, с ненавистью глядя на Поляковского.

– Тупица! При чём здесь я? Мы застряли во времени, всё повторяется снова!

По подвалу уже грохотали сапоги, и опять от удара вылетела дверь в мастерскую…

Ираклий пришёл в себя только в больнице. Окружённый зелёными стенами, он лежал на койке в углу палаты. На его голове был намотан тюрбан из марли, ныло всё тело.

Ираклий повернул голову, отчего в ушах загудели сотни иерихонских труб. Тяжело вздохнув, он стиснул зубы. Когда стало немного легче, он открыл глаза. Взгляд медленно, как сонная муха, пополз по выбеленному потолку, опустился по стене вниз, перебрался через окно, закрашенное белой краской, и остановился на блестящей дверной ручке.

Затем Сумелидий принялся размышлять над тем, где он и как сюда попал. Но как ни старался, всё же не вспомнил. В коридоре послышались шаги. Напротив палаты они стихли. Дверь приоткрылась, и в неё просунулась шарообразная лысая голова.

– Козла забьём? – спросила она, тряся как погремушкой, футляром от домино.

– К чёрту, – прошептал Ираклий голосом умирающего.

Голова, похлопав свиными глазками, недовольно фыркнула:

– Сам дурак, – после чего сразу же скрылась за дверью.

Не прошло и минуты, как дверь палаты снова открылась. Окружённый свитой ординатуры как муравьями, в неё вошёл доктор Генрих Осипович Запрудный. В больнице он ведал хирургическим отделением. Это был среднего роста полноватый человек лет пятидесяти. По натуре своей Генрих Осипович был добряком, вновь прибывших больных он всегда ласково называл «подарками». Совершая утренние обходы, Запрудный справлялся о здоровье у каждого пациента и где-то по-отечески давал им свои наставления. На всех хватало его доброго сердца. Подойдя к Ираклию, он с состраданием поморщился.

– Добрый день. Как самочувствие? – спросил Генрих Осипович, поглаживая свою седенькую бородку.

В ответ Ираклий что-то невнятно прошлёпал губами.

– Ясно, ясно, – покачал головой Запрудный, – лежите спокойно.

Затем доктор заботливо нащупал пульс на руке больного, достал карманные часы. Со словами «Приступим, помолясь!», открыл крышку брегета. Тишину палаты наполнила возвышенная, хоральная мелодия гимна Российской Империи «Боже, Царя храни!».

От такой процедуры у Ираклия под повязкой шевельнулись волосы.

– Ну, ничего, ничего, – сказал Запрудный, оторвав сосредоточенный взгляд от пробежавшей круг секундной стрелки.

Вернув больничную тишину захлопнутой крышкой, он убрал часы. Покопавшись в папке, Генрих Осипович достал рентгеновский снимок головы Ираклия и передал ординатуре.

– Этот «подарок» поступил к нам сегодня утром. Если внимательно приглядеться, то здесь, – он ткнул карандашом в снимок, – можно увидеть симпатичную гематому.

Ординатура вся как один прильнула к рентгенограмме и многозначительно закивала головами.

– Я нисколько не сомневался, что это вам будет интересно и познавательно, – сказал Запрудный. И ободряюще, слегка похлопав Ираклия по плечу, добавил: – Весьма, весьма отменный «подарок».

Затем Генрих Осипович осведомился у литератора о состоянии «стула» и был крайне удивлён, узнав об его отсутствии. Отдав распоряжение медсестре насчёт слабительного и клизмы, он посоветовал Ираклию больше спать, принимая снотворное. Ираклий, в свою очередь, выразил тревогу: нельзя же делать эти два дела сразу. На этот счёт Запрудный успокоил его, объяснив, что процедуры начнут делать только завтра с утра. И под неусыпным контролем сестры Полины будет протекать чередование «стула» и сна, так что риск оконфузиться минимален. Ну а сегодня, дескать, за неимением естественного оправления кишечника, хотя бы сон.

На вопрос же Ираклия, как он сюда попал, доктор уклончиво ответил, что его доставили на машине «Скорой помощи», также врач рассказал, что, по свидетельству представителей «органов», доставивших Ираклия в больницу в бессознательном состоянии, он попал в какую-то малоприятную переделку, где и получил вышеупомянутую травму. На этом Запрудный откланялся и удалился вместе со своей «свитой».

Медсестра заправила под матрац простыню, расправила сбившееся одеяло и сделала Ираклию успокоительный укол.

Сумелидий почувствовал, как его тело сделалось ватным. Стены стали смыкаться, оставляя ему жалкое пространство. И лишь только он закрыл глаза, проваливаясь в сон, как его разбудил шум хлопнувшей двери. В палату ввезли каталку. На ней лежал человек с забинтованной, как у Ираклия, головой.

Санитары ловко переложили его на соседнюю койку.

– Вот мы вам и соседа подселили, чтобы не скучно было, – сказала медсестра и с чувством выполненного долга удалилась.

Литератор всмотрелся в бледное лицо больного, и ему показалось, что он его уже где-то видел.

– Товарищ, – позвал его Ираклий.