Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня они приходили с документом и сказали, как они страдают из-за меня, но все-таки думают, что для меня, возможно, действительно лучше уехать. Мои бедные старики-родители продолжают оставаться в Финляндии, на даче Михайлова, в Териоках. Доктор Манухин спас мне жизнь, он святой человек, хотя и социалист — зная правду обо мне, страдал вместе со мной. Бог послал мне его в тюрьму, когда я практически умирала, они давали мне 3 дня жизни (первый доктор бил меня по щекам, заставил раздеться перед солдатами и мучил меня, когда я умирала). Манухин поговорил с солдатами, которые подняли мятеж и хотели убить нас всех и его тоже. Я склоняю голову и преклоняюсь перед ним… (он уехал, Бог знает, увидимся ли мы вновь). Какую боль приносят все эти расставания, они подобны смерти. Скажите Им, что я живу только ради Них, что каждую минуту я молюсь, думаю, бесконечно страдаю и пытаюсь верить, что когда-нибудь мы все равно будем вместе. У меня болит сердце, я очень устала и должна попробовать поспать несколько часов; мы уезжаем в 7 часов утра прямым поездом в Торнео и Швецию. Я всем моим сердцем с Ними, каждая моя молитва — о Них. Я получила две открытки через мой госпиталь. Да благословит Вас Бог, и большое спасибо за вашу доброту!
Не смейтесь над фотографиями!
Я видела С [ергея][125]. 4 раза, мы хорошо поговорили, он шлет работы; многие были очень добры, а некоторые друзья заставили меня страдать. В тюрьме мне снились прекрасные сны, они поддерживали меня, потому что мне часто казалось, что Бог меня оставил. Читала совсем немного: почти не было света, работать и писать было запрещено. Я твердо верю в то, что придут хорошие времена для Них! Я знаю, что Она молилась за меня, иначе я давно умерла бы! Часто, часто я вижу Их во сне».
Прошел месяц, прежде чем Гиббс наконец смог сесть в поезд и услышать перестук колес. Позади осталась неопределенность, политическая софистика, дворцы, широкая и быстрая Нева, и игловидный шпиль Трезини[126] на соборе Святых Петра и Павла. Впереди было долгое изнурительное путешествие по земле и воде в сердце Сибири, в другую, забытую Россию.
Глава X
Дом губернатора
В тот август почти никто из людей, живших неподалеку от бесконечно тянущейся ленты Сибирской железной дороги, не знал об этих двух удивительных царских поездах. Они шли вне расписания. Только зеваки на захудалых провинциальных станциях, возможно, дивились тому, что шторы вагонов задернуты, а сами высокие вагоны окружены многочисленной охраной. Или же какие-нибудь крестьяне из глухой сельской местности, видевшие поезд между шестью и семью часами, могли задаваться вопросом: кто этот красивый бородатый мужчина, высокий мальчик и группа девушек, сошедшие с поезда за много верст от станции, чтобы дать своим собакам побегать. За время путешествия возникло лишь одно легкое недоразумение: рабочие на Званке, первой крупной станции на пути следования, не хотели пропускать поезд[127]. Когда поезд прибыл в Пермь, председатель железнодорожных рабочих попросил Кобылинского объяснить, что происходит, но, увидев подпись Керенского[128], он и его товарищи сразу отступили. К концу дня, 3/16 августа, территория Урала осталась позади. В Тюмень Царская Семья и придворные прибыли в полночь. Выйдя из поезда, они оказались на пустынном степном лугу[129], затем их доставили на пароходы «Русь» и «Кормилец». Оставшиеся двести миль по рекам Тура и Тобол были пройдены примерно за двое суток. Пейзаж по обоим берегам был довольно унылым. Путешественникам, впрочем, случилось проплывать мимо села Покровское, где жил Распутин. С палубы можно было хорошо разглядеть его дом. 6/19 августа солнце уже садилось, когда пароходы причалили к пристани Тобольска, и пассажиры увидели зубчатые очертания здания на вершине холма, который возвышался над простиравшимся внизу городом.
Но на этом путешествие Царской Семьи не закончилось. Им пришлось еще неделю жить на борту парохода, пока Кобылинский и помогавшие ему члены свиты и прислуга наблюдали за меблировкой, украшением и общим улучшением Губернаторского дома[130] — самого большого в городе. Двухэтажный белый особняк с балконами, выстроенный в совершенно не вычурном стиле, выделялся на фоне запыленной улицы (которая была переименована в улицу Свободы) со скрипучими деревянными тротуарами и множеством маленьких деревянных зданий. В доме насчитывалось тринадцать или четырнадцать комнат, и он не мог вместить всех. Великие Княжны вынуждены были делить угловую комнату рядом со спальней родителей. За ней находилась гостиная, а в комнате напротив жил Алексей Николаевич. Пьер Жильяр поселился в кабинете губернатора на первом этаже, но большей части свиты пришлось пойти в дом богатого купца Корнилова, расположенного через улицу[131]. В первое же утро после приезда двери дома были открыты для членов свиты. И, разумеется, всегда открыты для солдат. Особенно злоупотребляли этим враждебно настроенные солдаты второго полка, как отмечал Кобылинский, «с очень низким моральным уровнем». Увидев, как узники переходят улицу и входят в дом Корнилова, охрана начала так шумно протестовать, что Кобылинский вынужден был успокоить их, пообещав возвести деревянный забор. Этот высокий забор шел вокруг дома губернатора и образовывал с боковой улицей, широкой и мало используемой, нечто вроде грязного внутреннего двора для прогулок: бараки для охраны выходили туда же. Члены свиты, жившие в доме Корнилова, могли проходить свободно, но движение было строго односторонним.
Около двух недель заключенные по большей части никуда не выходили. Жители Тобольска, многие из которых были потомками бывших ссыльных в Сибирь, были настроены доброжелательно и по-прежнему лояльно. Для них Царь оставался Царем. Ожидая появления у окна кого-нибудь из членов Царской Семьи, люди снимали шляпы и крестились. А когда Николай Александрович и Александра Федоровна шли через городской сад вдоль шеренг солдат на раннюю обедню, некоторые становились на колени. Из города и пригородов постоянно присылали еду. Монахини из местного монастыря несли яйца и сахар. Несмотря на непокорную охрану — это была только часть солдат Кобылинского — жизнь проходила довольно безоблачно и могла оставаться таковой, если бы не высокомерный заместитель комиссара. Александр Никольский[132] прибыл в конце сентября со своим начальником — Василием Семеновичем Панкратовым[133], чтобы принять руководство. Кобылинский, командовавший Отрядом особого назначения, был
