Шрифт:
Интервал:
Закладка:
21 апреля 1917.
У меня не было возможности закончить это письмо раньше. Почти все время я провел в городе в комитетах и исполнительных комиссиях из-за своего коллеги. Он не может являться туда сам. Я снова получил известие от тети К [ейт] (очевидно, письмо было написано три недели спустя после первого; все письма между ними утеряны), и это письмо пришло действительно быстро, примерно за четыре недели. У меня также есть письмо от Нетти[102], в котором она сообщает, что Вы уезжаете из Нормантона. Думаю, к настоящему моменту Вы уже уехали. Нетти пишет, что Вы собираетесь продать большую часть вещей в Нормантоне. И я хотел спросить позволите ли Вы мне взять из дома несколько вещей на память, и можем ли мы приехать туда в изгнание. Разумеется, Вы оцените вещи и напишете мне, сколько это стоит. Я пошлю Вам список вещей (но не с этим письмом) завтра или через день. Если среди этих вещей окажутся те, которые Вы не станете оставлять себе, я был бы благодарен Вам, если бы Вы отказались от них в мою пользу. И конечно, я думаю, это понятно, что я не хочу просить Вас отдать мне, что Вы считаете своим. Расстояние и то продолжительное время, которое требуется на доставку письма, — все это очень затрудняет общение, поэтому я вынужден отослать Вам список немедленно. Если бы не эти обстоятельства, я бы никогда не поступил так без Вашего согласия. В список я включил некоторые предметы мебели и картины, которые всегда ассоциировались у меня с нашим домом. Мне жаль, что отец не успел получить мое последнее письмо, но, я думаю, он, тем не менее, знал о нем. Не будете ли Вы так добры прислать мне «Ротерхэм адвертайзер» [ «The Rotherham Advertiser», местная газета] с хронологом? Я думаю, там должно быть полное описание похорон. Пожалуйста, передавайте сердечный привет А. К., я надеюсь, она это вынесет, но я убежден, смерть отца станет для нее большим ударом. Она всегда любила и обожала его. Отец был для нее опорой, и я со страхом думаю о том, как она воспримет известие о его кончине. Я посылаю мое письмо в Нормантон, поскольку, если Вы уже покинули его, оно наверняка будет возвращено. С большой любовью и благодарностью за Вашу преданность дорогому отцу,
В письме была важная фраза: «…велика вероятность того, что я… вернусь в Англию с моим „учеником“». Несколько месяцев во время либеральной интерлюдии Временное правительство продумывало планы об отправке Царской Семьи в Англию. Большевистские экстремисты требовали смерти бывшего Царя, на что Керенский, одним из первых действий которого на посту министра юстиции была отмена смертной казни, твердо ответил: «Русская революция не мстит». Совет рабочих депутатов не хотел мстить, но ни одна из сторон не могла действовать решительно. Экстремисты были недостаточно сильны, чтобы штурмовать Александровский дворец, а правительство не контролировало железные дороги. Англия, несмотря на неодобрение премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа[103], осторожно заявила о готовности предоставить убежище Царской Семье, если Россия возьмет на себя расходы. Почти одновременно в Петрограде Временное правительство с той же осторожностью сообщило Совету, который оказывал на него давление, что Император Николай II и Императрица Александра Федоровна останутся в России. За три месяца (в течение которых Гиббс вел переписку с Нормантоном) этот вопрос, казалось, утратил важность. Но в середине лета он был поднят снова. Теперь, судя по всему, Британское правительство — по неопределенным причинам — отозвало свое предложение[104]. Вне зависимости от того, прислала бы Англия приглашение или нет, было очевидно, что Императорская Cемья должна покинуть Царское Село. Положение Временного правительства было непрочным и, в случае его свержения, Император Николай II и Императрица Александра Федоровна оказались бы в опасности.
Когда после Февральской революции было создано Временное правительство, большевики в Петрограде получили бескомпромиссную телеграмму из Цюриха [направленную в Стокгольм]: «6 марта 1917. Наша тактика — полное недоверие, никакой поддержки временному правительству. Керенского особенно подозреваем. Вооружение пролетариата — единственная гарантия… Никакого сближения с другими партиями». Телеграмма была подписана Лениным. Этому профессиональному революционеру, ставшему в будущем строителем новой России, было 47 лет. Урожденный Владимир Ильич Ульянов провел детство в Симбирске на средней Волге: по странному совпадению, это был и родной город Керенского. Большую часть жизни Ленин был убежденным марксистом. С момента отъезда из России на рубеже веков он и его жена Крупская — они вместе находились в Сибирской ссылке — вели активную подпольную деятельность в различных европейских городах, в том числе и в Лондоне. В январе 1917 года Ленин с горечью писал: «Мы, люди старшего поколения, можем не увидеть решающих сражений грядущей революции». На самом деле революция была зажжена, и очень скоро. Во-первых, он и его партия должны были избавиться от слишком либерального и буржуазного правительства Керенского. Проблема заключалась в том, как добраться до России. Здесь помогли немцы. Обрадованные идеей создания волдыря уже внутри Великой России, они подготовили Ленина к переезду через Германию в опечатанном вагоне и въезду в Россию через Швецию и Финляндию. По словам Уинстона Черчилля, «они транспортировали Ленина в опечатанном вагоне как бациллу чумы» (Мировой кризис: последствия. Лондон, 1929). Похоже, он прибыл слишком рано. Его призыв к Всероссийскому съезду Советов о ниспровержении правительства и прекращении войны был подвергнут злому осмеянию. Однако, поставив перед собой цель, этот малорослый лысый фанатик упорно шел к ней. Авторитет большевиков рос. В правительстве наметились расколы, и в середине лета Керенский стал одновременно министром-председателем и военным министром[105]. Однако совсем скоро, после успеха на Галицийском фронте, дело приняло угрожающий поворот, когда войска под воздействием большевистской доктрины стали отказываться сражаться. Керенскому, впрочем, с помощью пропаганды удалось подавить восстание под лозунгом «Долой войну!», и Ленин после так называемых «июльских дней» вынужден был бежать в Финляндию, переодевшись кочегаром локомотива.
Керенский предвидел, что успех будет недолгим. Заехав как-то в Царское Село, он сказал Императору, что сейчас самое время для отъезда. Не в Ливадию, которая стала призрачной мечтой, а в Тобольск[106]. Это был город с двадцатью тысячами населения в западной Сибири, «полное захолустье», неподалеку от слияния рек Тобола и Иртыша, в 200 милях севернее Транссибирской железной дороги. Царская Семья должна была отправиться туда в начале августа. Большинство придворных, число которых
