продолжалась и после замужества Императрицы, фактически до смерти старой королевы в 1901 году.

[…] …Таким образом, совершенно не удивительно, что образовалась фундаментальная разница между характером молодой Императрицы России и теми миллионами подданных, что и послужило основой этого отчуждения, которое было замечено всеми, кто писал на эту тему. Императрица и сама знала об этом, не подозревая об истинных причинах. Она скорее приписывала это своей застенчивости, о которой так сожалела, но не могла преодолеть. Чтобы найти истинную причину, нужно было искать глубже. Но возможно, это тоже послужило той ужасной помехой. […] Свидетельства об Императрице, даже краткие, будут не полными без упоминания о Ее благочестии и набожности. Эти качества были присущи Ей с детства, и переход в Православную Церковь послужил усилению всех Ее религиозных инстинктов. Как было замечено, Она всегда стремилась к простой жизни и всем сердцем стала православной. Догматы Православия стали ведущими в Ее жизни [Русская Православная Церковь была тогда в зените]. Будучи преданной Православию, Императрица, до самой своей смерти, скрупулезно соблюдала посты и праздники Святой Церкви. Перед всеми важными событиями Она и Ее муж исповедовались и причащались. Она регулярно и неизменно делала это перед всеми важными событиями в своей жизни — я думаю, в этом всегда поддерживал Ее муж. В тоже время я должен добавить, что Она вела себя без всякого фанатизма и с величайшей умеренностью».

Гиббс никогда не относился к рассказам о Распутине слишком серьезно. Он считал его умным, хитрым и добродушным мужиком, который, несомненно, не посещал дворец так часто, как это утверждали злые языки. Императрице теперь предстояло выполнить то, что позже в разговоре с Гиббсом она назвала самой трудной задачей в своей жизни. Александра Федоровна сожгла в камине своей гостиной все письма от королевы Виктории (и ее собственные письма, присланные из Виндзора после смерти королевы), чтобы недоброжелатели не смогли их прочесть. Также она уничтожила часть своих дневников и большую часть корреспонденции. 8/21 марта, одетая, как обычно, в форму сестры милосердия, она приняла генерала Л. Г. Корнилова, который только что был назначен новым комендантом Петрограда. Он спокойно объяснил, что должен ее арестовать для ее же собственной безопасности, и что бывший Император присоединится к ней уже на следующий день. Поскольку дети уже поправились, Временное правительство сможет выслать Царскую Семью в Мурманск (единственный незамерзающий в течение всего года порт на арктическом побережье России). Оттуда британский крейсер сможет забрать их в Англию. Императрица выслушала это с облегчением. «Поступайте как считаете должным, — сказала она. — Я в вашем распоряжении». Затем некоторые члены свиты Императорского Двора, которые решили остаться[90], были формально помещены под домашний арест. Все входы во дворец были опечатаны, кроме главного подъезда и двери в кухню. А новая партия революционных солдат из 1-го стрелкового полка была приписана к дворцовой страже. Императрице также надо было сообщить новости своей семье. Дочерям она сказала сама: Татьяна Николаевна, у которой (как и у Анастасии Николаевны) был тяжелый абсцесс уха, была временно глухой, и детали ей надо было писать. Пьер Жильяр вспоминал:

«Утром 8/21 марта, 10 14 часов Ее Величество призвала меня и сказала, что генерал Корнилов пришел сообщить Ей от имени Временного правительства, что Император и Она арестованы, и те, кто не желает разделять с ним заключение, должны оставить дворец до 4 часов дня.

— Император приезжает завтра, необходимо предупредить Алексея, ему нужно сказать все… Не сделаете ли Вы это? Я пойду сообщить дочерям, — сказала Императрица. Видно было, как она страдала от одной мысли вызвать у больных Великих Княжон волнение, объявляя им об отречении их Отца от престола, — волнение, которое могло ухудшить состояние их здоровья.

Я вошел к Алексею Николаевичу и сказал ему, что завтра Император возвращается из Могилева и более туда не поедет.

— Почему?

— Потому что ваш Отец не хочет быть более Верховным Главнокомандующим.

Наследник очень любил ездить в Ставку, и это известие сильно огорчило его. Через некоторое время я прибавил:

— Вы знаете, Алексей Николаевич, ваш Отец не хочет быть более Императором.

Он посмотрел на меня удивленно, желая прочесть на моем лице, что же произошло.

— Как? Почему?

— Потому что он очень устал, и последнее время у него было много различных затруднений.

— Ах, да! Мама мне говорила, что Его поезд был задержан, когда Он хотел ехать сюда. Но потом папа опять будет Императором?

Тогда я ему объяснил, что Император отказался от престола в пользу Великого Князя Михаила, который также, в свою очередь, отказался.

— Но тогда кто же будет Императором?

— Я не знаю, пока никто…

Ни одного слова относительно Себя, ни одного намека на Свои права Наследника престола. Он раскраснелся и был очень взволнован. После нескольких минут молчания Он сказал мне:

— Но, однако, если не будет более Императора, то кто же будет управлять Россией?

Я пояснил ему, что образовалось Временное правительство, которое будет заниматься делами государства до созыва Учредительного собрания, и тогда, может быть, Его дядя Михаил вступит на престол» (Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и Царской Семьи / Петергоф, сентябрь 1905 г. — Екатеринбург, май 1918 г. М., 1992. С. 123–124).

В ту ночь снег вокруг дворца блестел в ярком лунном свете. На следующий день, после волнительной встречи с Александрой Федоровной, бывший Император, теперь просто «Николай Романов», немедленно отправился навестить выздоравливающих детей. Поправлялись все, кроме Великой Княжны Марии, которая заболела пневмонией. Некоторое время спустя, когда солдаты не позволили ему свободно прогуляться в парке, Николай Александрович осознал все унижение домашнего ареста. «Вернитесь назад, когда Вам приказывают, господин полковник», — говорили они. Однажды вечером приехали солдаты на броневиках и безапелляционно потребовали — в силу резолюции Петроградского совета — чтобы бывшего Царя поместили в тюремную камеру Петропавловской крепости. Их остановили. Но на этом все не закончилось. Как-то на рассвете другие солдаты выкопали тело Распутина из маленькой часовни в парке и сожгли его.

Пьер Жильяр оставил воспоминание об одной из самых странных и драматичных историй. 21 марта/3 апреля Керенский (в синей наглухо застегнутой рубашке без воротника) прибыл во дворец на автомобиле, принадлежавшем Императору. На следующий день Жильяр записал в своем дневнике:

«Среда, 4 апреля. Алексей Николаевич передал мне разговор, происходивший вчера между Керенским и Императором с Императрицей.

Все Семейство собралось в комнатах Великих Княжон. Входит Керенский и, представляясь, говорит: „Я генерал-прокурор Керенский“. Затем он пожимает всем руки и, повернувшись к Императрице, говорит: „Английская королева[91] просит известий о бывшей Императрице!“

Ее Величество сильно покраснела,