Последняя была задрапирована тяжелым синим материалом, похожим на бархат, у стен стояли деревянные резные диванчики с жесткими спинками. Рядом с каждым диванчиком – чугунная пепельница в виде цветочного бутона.

– Давай-ка здесь и остановимся, – попросила Наташа. – Я уже устала запоминать, где у тебя что. Но окон-то почему нет нигде? Неужели в вашем жутком кастовом обществе окна полагаются только аристократам?

– Мы же под землёй, – пожал плечами Рыба. – Окна не имеют смысла.

– Почему – под землёй? – вдруг испугалась Наташа. Огляделась по сторонам. Дверь, через которую они вошли в комнату для приёмов, скрывала драпировка. «Погребённые во сне. Навсегда, – обреченно подумала она. – Сейчас он скажет, что это не сон, а загробный мир. И что отсюда нет выхода».

Уловив тревогу в её голосе, Рыба заверил Наташу, что на поверхность можно выйти в любую минуту – стоит только захотеть. А подземные жилища – решение простое и практичное, странно, что не во всех мирах ещё до такого додумались.

По закону количество домов в столице Просвещенной Империи всегда должно быть одинаковым. При этом они не могут возвышаться над землёй более чем на пять этажей. Но столичные жители – люди особого сорта. Им предписано жить в просторных квартирах, не менее установленного размера. Это тоже закон. Поэтому уже несколько сотен лет город незаметно растёт вглубь. Никто не знает, сколько этажей можно обнаружить под тем или иным симпатичным домиком, построенным около тысячи лет назад.

– Интересная у вас жизнь, – покачала головой Наташа. – А зачем в твоём бункере чуть ли не в каждой комнате тахта? Это тоже такое правило?

– Нет, это я сам. Если захочется прилечь и подумать, я прилягу там, где настигла меня мысль.

– Слушай, а у тебя есть специальная комната для занятий любовью?

Рыба прищурился, потом сделал знак следовать за собой.

– Какая поэтическая формулировка, – сказал он. – У нас так говорили, кажется, во времена императора Пино.

Они спустились ещё ниже. Прошли комнату для созерцания растений (почти всё помещение занимал зимний садик, в центре которого стояла одинокая каменная скамья), комнату для возлияний (стеклянный шкаф, наполненный бутылями и кувшинами причудливых форм, не оставлял сомнений в её назначении), комнату воспоминаний (по стенам висели портреты, прикрытые полупрозрачными занавесями), – и вдруг полетели вниз, в темноту, и упали на что-то мягкое, вроде перины.

Рыба подобрался к стене, провёл по ней рукой, и в помещении сделалось светло. Небольшую – примерно три на два метра – комнату полностью занимал матрас. Больше ничего не было: ни полок на стенах, ни картин, ни каких-либо других украшений.

– Я не поняла вообще намёк, – нахмурилась Наташа и сложила руки на груди, – Это что, кровать такая здоровенная?

– А что ещё, кроме кровати, должно быть в комнате, где делают любовь? – настороженно переспросил Рыба. – Или у вас это происходит не так? Или я неправильно тебя понял?

В стене темнел дверной проём – выйти можно было в любой момент. Наташа немного расслабилась. Расплела руки, прикоснулась к перине: такая нежная, наверное, набита перьями горного котёнка особо пушистой породы. Рыба сидел у стены, поджав под себя ноги, вцепившись в свою махровую тогу так, что побелели костяшки пальцев, и внимательно наблюдал за реакцией. «А ведь можно спокойно сказать, что он ошибся, и под “занятиями любовью” у нас подразумевается нечто иное», – подумала Наташа. Пауза затянулась. Рыба опустил глаза, сложил руки на груди и стал похож на задумчивого богомольца. Воздух накалился и готов был вспыхнуть.

– Это ведь твой сон. Но ты, наверное, и во сне должна соблюдать правила, предусмотренные в вашем мире, – нарушил молчание хозяин дома.

Всё было решено заранее, и оба знали ответ ещё до того, как оказались в этой комнате, но Наташа словно испытывала на прочность и себя, и его. В тревожно-сладком ожидании тоже заключено особое удовольствие.

«А ведь глупо упускать такой шанс, если последний роман закончился три… нет, уже четыре месяца назад. Даже не во сне это было бы глупо, – вдруг подумала она. – Чего ломаться, он же мне нравится. Он – мне, а я – ему».

Удивительно была устроена махровая тога хитроумного мастера Рыбы – стоило потянуть за незаметную верёвочку, и его одеяние упало на перину. Теперь он сидел в углу неподвижно, как античная статуя. Только у античных статуй не затуманивается взгляд, не учащается пульс (у них ведь нет сердца). Наташа дотронулась рукой до белоснежной кожи плеча, ожидая почувствовать мраморный холод или не ощутить ничего. Но, хоть всё и происходило во сне, перед ней было настоящее, живое, тёплое тело, и это тело вздрогнуло от её прикосновения. Рыба больше не мог сохранять монументальную неподвижность, его потянуло вперёд, и он не сопротивлялся. Наташа мельком взглянула на себя – кажется, на ней была нейлоновая ночная рубашка до пят, с глухим воротом, застёгнутым на крупные пластмассовые пуговицы. Долой нейлон! В сторону его!

Ткань растаяла в руках, пуговицы бабочками разлетелись в стороны, и двое стали одним, словно теперь у них была общая кожа.

Во сне отсутствует ощущение времени – есть только «сейчас» или «не сейчас».

После того как комната для занятий любовью и всё, что произошло в её стенах, из категории «сейчас» переместилось в «к сожалению, уже не сейчас», Наташа и Рыба сидели на тахте в одной из его кухонь и пили сок дерева Нур. У сока не было вкуса, и он совсем не освежал, но Рыба на этот счет имел иное мнение.

– Хорошо, что ты не художник! – вдруг засмеялась Наташа.

– Почему? Я мог стать художником, который видит смысл в том, чтобы делать любовь!

Он потянулся и медленно поднялся на ноги, чтобы дойти до стола и выжать ещё порцию сока. И вдруг начал рассеиваться, расплываться в воздухе, перемешиваться с предметами, наполнявшими кухню. Высокий медный шкаф, нечто среднее между самоваром и умывальником, сказал голосом Рыбы: «Теперь надо повторить в моём сне, потому…»

Что «потому» – было уже не разобрать. Самовар-умывальник затарахтел и превратился в будильник. Наташа открыла глаза. Приятное тепло разливалось по всему телу – так, словно они с Рыбой «делали любовь» наяву.

«Вот что такое свобода, о которой вечно твердит Снусмумра, – подумала она и, как в детстве, скатилась с кровати на мягкий ковёр. – Да, это хорошо. Но как-то слишком хорошо. Нет, не надо мне в жизни столько свободы. Свобода во сне – будет в самый раз. А наяву пусть будет порядок. Иначе как я смогу отличать сон от яви?»

Наташа немного посидела на ковре, прислушиваясь к своим ощущениям. Очень давно, а может быть, никогда мир не был таким понятным, ясным и доброжелательным. День будет солнечный. Впереди ждёт работа, на которой её любят и ценят. А вечером… нет, лучше ничего не представлять заранее. Вечером и ночью будет совсем хорошо. И даже ещё лучше, чем сегодня. И теперь так будет всегда.

Наташа быстро собралась, напевая под нос новые позывные своего телефона, выпорхнула на лестничную площадку и огляделась по сторонам. Как всё-таки изменился мир за одну только ночь! Каким светлым он стал!