Порой она почти жалела, что устроила судьбу Гюлесен, а потом ненавидела себя за такие мысли. Гнусная эгоистка! Ей, видите ли информацию не приносят на блюдечке с голубой каемочкой. А Гюлесен тебе обязана, что ли? Ты настолько хочешь сохранить свое семейное счастье, что готова пожертвовать счастьем других? По-твоему, только ты имеешь право иметь мужа и детей?

А информация… Что же, ее приходилось собирать самостоятельно. Выуживать по крупинкам, складывать одно с другим, как мозаику или пазл, чтобы получить хоть немного достоверную картинку.

Порой ей хотелось от этого выть в подушку, но, привыкнув здесь стараться найти лучшее даже в самом плохом – иначе и в самом деле оставалось только наложить на себя руки! – она нашла плюс и в этом: постоянная тренировка мозгов – стало быть, они, эти самые мозги, не атрофируются и ранний маразм ей не грозит.

– Слушай, я просто боюсь, когда у тебя становится такое выражение лица!

Гюлесен ухватила ее за руку.

– Ты опять поправилась, – невпопад ответила Хюррем.

Подруга не обиделась. Впрочем, здесь и сейчас это и не звучало обидно.

– Ага! Знаешь, мужу нравится!

Муж Гюлесен, чьи усы вздымались, как пики утесов, походил на обожравшегося сметаны кота, но жену, похоже, и в самом деле обожал. Или – боялся гнева могущественного султана, который устроил ему этот брак? Как бы там ни было, а Гюлесен довольна, ждет малыша, а ее муж вторую жену брать не стал.

– Только знаешь что? Ты мне зубы не заговоришь. Я же вижу, ты серьезно расстроена! Да я тебя такой потерянной ни разу не видела за все время, что мы знакомы! Рассказывай! Иначе не выдержись и сорвешься, а если ты сорвешься на Повелителя, будет только хуже.

Интересно, давно ли Гюлесен стала такой умной? Видит она… Ну, может, и видит… Хотя – плохо, что по лицу Хюррем можно прочесть, насколько ей плохо…

– Мужу подарок сделали, – с трудом выдавила она из себя. – Рагузский посланник привез.

– Ну и что? – не поняла Гюлесен. – Подарки – это хорошо! Только не говори мне, что ты сама не любишь подарков.

– Тридцать лучших невольниц, купленных на рыках в Астраханском ханстве и в Фесе. Белые и черные, на любой вкус.

– Ух ты! – восхитилась Гюлесен. – Щедро! Наверное, ему нужно положительное решение какого-то очень важного для него вопроса.

Да какая разница, что ему нужно! Главное – какими методами он этого добивается!

– Это все валиде. – Этих слов нельзя было произносить в этих стенах, где каждая стена имела несколько ушей, причем ушей черных – евнухи по-прежнему находились в подчинении султанской матери. Но сдерживаться больше султанша Хюррем не могла. – Старая гадина! Все ей неймется! Ее сын счастлив, а она хочет это счастье разрушить – лишь бы было по ее, лишь бы убрать женщину, которую валиде считает своей соперницей: ведь ее сын, вместо того чтобы быть полностью послушным воле матери, иногда советуется со своей гяуркой-женой. В том, что именно Айше Хафса подсказала посланнику мысль, какой именно подарок лучше сделать, у Хюррем сомнений не было.

Подруга ободряюще похлопала ее по руке.

– Это даже мне понятно, что без старой гадюки не обошлось. Но мне кажется, что вместо того, чтобы предаваться печали, тебе стоит подумать, что сделать.

– Что сделать? – истерично взвизгнула молодая мать и тут же испуганно прикрыла рот ладошкой: в кроватке заворочалась маленькая Михримах, которую она, уступив мужу, позволила назвать тем самым именем, которым звали дочь «настоящей» Роксоланы.

– Разве здесь можно что-то сделать? – Она перешла на шепот. – Он должен будет принять подарок, ведь не принять – означает оскорбить посланника! А если он его примет, я умру!

– Глупости! – решительно заявила Гюлесен и тяжело поднялась; судя по ее животу, она носила как минимум тройню. – С чего бы тебе умирать! Во-первых, многие мужчины имеют несколько жен, и ни одна из них от этого не умерла. И не надо делать такое лицо! Во-вторых – то, что твой муж примет подарок, еще не означает, что он… будет им пользоваться. А если тебя это так сильно задевает – так вместо того, чтобы сидеть тут и злиться, лучше подумай, что именно можно сделать.

Нет, Гюлесен брак и в самом деле пошел на пользу: из, прямо скажем, глуповатой девицы она превратилась в по-житейски умную женщину.

– Спасибо тебе. – Хюррем с благодарностью сжала руку подруги. – Ты мне очень помогла. Очень!

Венецианка обняла ее:

– Это ты мне помогла. Ты дала мне новую жизнь! Если бы я только могла хоть как-то облегчить твою жизнь…

– Все со мной будет в порядке, – твердо пообещала Хюррем. – Я… я уже почти знаю, что надо делать.

– Не рассказывай! – вскричала Гюлесен и суеверно перекрестилась. Уже давным-давно принявшая ислам, она все же в трудные моменты вспоминала о своем «бывшем» боге. – А то дьявол подслушает. А не дьявол – так один из этих… черных дьяволов!

И, довольная своей шуткой, она расхохоталась, но тут же, спохватившись, прикрыла рот руками и смутилась до слез.

Хюррем была знакома эта, такая резкая, смена настроений: когда она ждала Михримах, с ней такое же творилось. Но Гюлесен права: нельзя сидеть сложа руки и упиваться своим страданием. Если она хочет, чтобы с ее детьми все было в порядке, и если она хочет, чтобы у нее от любимого мужчины еще были дети, надо что-то делать. Она будет спокойной, логичной и беспощадной, как кобра. И валиде пожалеет, что в очередной раз попыталась влезть между ней и Сулейманом.

– Обещаю: все будет хорошо! – И она с силой сжала влажные пальцы подруги. – Вообще все будет хорошо.

Такого, наверное, за всю историю существования Великой Порты никогда не происходило: никогда женщина – будь она хоть сто раз «любимой женой» – не врывалась в зал в то время, когда Великий Султан принимал послов. Да не то что «не врывалась» – не присутствовала: это дозволялось только султанше вдовствующей, валиде, да и то – только в таких случаях, как этот, когда полагалось по всем правилам принять именно такой, поистине царский подарок – новых наложниц.

Возможно, за такое пренебрежение к традициям ее ждала смерть. Возможно – высылка (ведь Махидевран-то на самом деле султан выслал не потому, что она оскорбила его любимую женщину – по этому поводу Хюррем не обольщалась, – а потому, что посмела указывать своему Повелителю). Но… кто не рискует, тот может провести остаток жизни в забвении, бессильно рыдая ночами и кусая зубами подушку.

Поэтому Хюррем, одетая в свое лучшее платье и в сопровождении троих нарядных служанок, и шла сейчас коридорами гарема, точно высчитав момент своего появления в зале.

На пороге ее попытались остановить – она прошла мимо стражников так, как будто их тут попросту не существовало.

На секунду дрогнула – может, все-таки не надо?! Но рука уже толкнула украшенную золотым узором дверь.

На звук первой обернулась валиде. Может быть, ожидала от своей строптивой невестки чего-нибудь подобного. На ее лице, прикрытом легкой кисеей, Хюррем прочла такое неприкрытое торжество! Ну наконец-то зарвавшаяся выскочка оступилась! Теперь ее прогонят, и валиде снова будет обладать полной властью, к которой привыкла, которой и обладала, пока в гареме не появилась эта медноволосая бешеная кошка!