– Вы никогда не думали вернуться в Бельгию? – спросила она.

Он посмотрел на нее. В полутьме машины его лицо было серьезным, морщина на лбу стала четче. Бледность кожи превращалась в маску.

– В Бельгию?

Его телефон снова зазвонил, он не стал отвечать.

– Все, чего я хотел, приехав в Японию, – это жить в Киото и постоянно соприкасаться с определенным видом искусства и культуры. Хару дал мне такую возможность. Смерть окончательно привязала меня к этим местам.

Она хотела сменить тему, сказать: вы не спали два дня и наверняка измотаны, но машина уже остановилась на улице в центре города. Они вышли, поднялись по ступенькам к незаметной двери без надписей и оказались в большом темном зале, освещенном кое-где мерцающими конусами. Вдоль левой стены высились стебли небесного бамбука на полосе серой гальки. Справа за стойкой перед нишами с саке, подсвеченными, как часовни, пили посетители. Их приход был встречен радостными криками; сидящие за столом в глубине зала пятеро мужчин замахали им, и одного из них Роза узнала.

– Пьянчужка-гончар, – пробормотала она.

– Но с компанией, что еще ужасней, – сказал Поль. – Увы, отступать уже поздно.

– А кто остальные?

– Фотограф, продюсер с национального телевидения, музыкант и один французский коллега, и все к этому часу основательно надравшиеся.

– Ваш коллега?

– Это парижский антиквар.

Они подошли, и Роза вдруг почувствовала необыкновенную легкость. Я хочу выпить, сказала себе она, в конце концов, почему бы и нет? Японцы смотрели на нее приветливо, на губах Кейсукэ Сибаты играла насмешливая улыбка. Она встретила его взгляд. Сегодня вечер встреч лицом к лицу, подумала она и удивилась этой странной мысли. Француз, пятидесятилетний лохматый мужчина в кашемировом пуловере и завязанном большим бантом галстуке в горошек приподнял невидимую шляпу.

– Вы француженка, мадмуазель? – спросил он.

Она кивнула. Он мило присвистнул.

– Простите, что не встаю, – сказал он, – но я не очень-то и в состоянии. Что до японцев, они варвары и не встают в присутствии женщины.

Он, казалось, задумался.

– Хотя я здесь единственный гей. – Потом, подлив себе выпить, добавил: – Впрочем, не вижу связи.

Роза и Поль уселись, японцы шумно потребовали еще саке, она залпом выпила.

– Меня зовут Эдуар, – сказал антиквар, рядом с которым она оказалась. – А вас?

– Роза.

Кейсукэ, ухмыляясь, произнес имя ее отца.

– О, вы дочь Хару?

– В том числе, – ответила она.

– А в остальном? – осведомился он.

– Я ботаник.

– А кроме этого?

А кроме этого? – спросила себя она.

– Я зануда.

Он засмеялся и пустился в бессвязную беседу, которую она, не без помощи саке, охотно поддержала. Вечер продолжился, она пила, разговаривала с Эдуаром, смеялась и через час осознала, что блистательно пьяна. Кажется, речь шла о цветах, ресторанах, любви, предательстве, но уже некоторое время ее взгляд постоянно возвращался к небесному бамбуку, одна из ветвей которого, расположенная чуть ниже остальных, чуть касалась деревянного пола; ветвь казалась мятежным пером на гладком оперении нежно-зеленой птицы; выбившись из рядов, мешая проходу, она что-то вопила изо всей силы своих хлорофилловых легких. Сидя напротив, Поль беседовал с соседями; Кейсукэ регулярно криком требовал еще саке.

– О чем они говорят? – спросила она Эдуара.

– О политике.

Разговоры постепенно иссякли. В тишине Кейсукэ мотнул подбородком в ее сторону.

– Он говорит, что у вас теперь не такой замороженный вид, – сказал Поль.

Поэт смотрел на нее, она прочла в его глазах иронию и, к ее удивлению, бесконечную доброжелательность.

– Он говорит, что вы красивая, только не улыбаетесь, и вдобавок слишком худая.

Пьянчужка добавил еще несколько слов, рассмешивших остальных.

– А сейчас? – спросила Роза.

– Это было адресовано мне, и я не буду переводить, – ответил Поль.

Перейдя на японский, он рассказал какую-то историю, и Роза ясно различила Рёан-дзи, все расхохотались. Эдуар хлопнул ее по спине.

– Я поделился вашим сравнением Рёан-дзи с гигантским кошачьим лотком, – сказал Поль.

Кейсукэ закричал что-то, хлопая по столу, и собутыльники выразили одобрение, дружно закивав.

– Гребаные монахи дзен, – перевел Поль.

Гончар впал в угрюмость.

– Рёан-дзи – конец света, – снова перевел Поль.

Никакого объяснения не последовало, и все возобновили разговор, Розу развлекал Эдуар. В какой-то момент, когда Поль отошел, чтобы поприветствовать у входа кого-то из знакомых, она спросила у нового друга, что именно Поль не пожелал перевести несколько минут назад.

– Охотно, – хохотнул тот. – Кейсукэ сказал ему: ты должен как следует оттрахать ее, это окончательно ее разморозит.

Он глянул на Поля.

– Лично я бы не отказался, – добавил он.

Потом, поскольку Поль был уже близко:

– Я вам ничего не говорил.

Снова повисло молчание, и Кейсукэ наставил палец на Розу. Ага, подумала она, вот и встреча лицом к лицу. Он заговорил, и Поль, встав и придвинув стул от соседнего стола, уселся у Розы за спиной. Он переводил синхронно, и она чувствовала его дыхание на своем затылке.

– У твоего отца был дух самурая в теле торговца, этакий говнюк-эксплуататор, хотя платил он хорошо, а главное, был верным другом. Поль той же породы, не такой жесткий, зато хитрее. А поскольку он бельгиец, японцы не замечают его маневров. Он все перенял у своего наставника, был его учеником, поверенным, врачом, другом.

Он сделал паузу. Роза время от времени возвращалась взглядом к ветви бамбука позади гончара. Ей не давала покоя эта асимметрия, эта непокорная истома.

– Ты знаешь, что такое друг? – продолжил Кейсукэ.

– Мертвый человек? – предположила она.

Когда Поль перевел, он прыснул.

– Твой отец говорил: тот, с кем ты согласен угаснуть. Люди с гор полные недоумки, но, когда все рушится, единственный, кого ты хочешь видеть рядом, это дурак вроде них. А ты? Ты настолько же глупа и восхитительна?

– Нет, – сказала она, – я француженка.

Он снова хохотнул.

– Ты и впрямь дочь своего отца, – выдохнул он.

Кто-то, проходя мимо, задел бамбуковую ветвь, придав ей изгиб, завороживший Розу. Кейсукэ задал Полю вопрос, тот ответил одним словом.

– Ты знала, что твой отец любил цветы? – спросил алкаш. – Но ты же дурацкий ботаник, ты наклеиваешь на них ярлыки, а на самом деле тебе на них плевать.