– Я хочу уйти.

Он что-то сказал нотариусу, взял ее за руку и повел по коридорам. Под портиком входа в оглушающем шуме потопа она судорожно втянула воздух.

– Мы возвращаемся домой, – сказал Поль.

В машине она разразилась тяжелыми рыданиями. Он обнял ее за плечи, что-то сказал Канто, который быстро куда-то позвонил, потом прикоснулся губами к ее виску, погладил по волосам. Рухнули последние стены, она зарыдала еще сильнее, как ребенок. Перед домом боль оттого, что Поль отстранился от нее, стала непереносимой. Сайоко ждала их на возвышении у входа с какой-то тканью в руках. Обернула ею Розу и, прижимая ее к себе, повела в комнату с кленом. На низком столике дымились чашки с чаем, плавал аромат легких благовоний; Роза осела на пол. Поль тихо говорил, Сайоко кивала. Он присел рядом.

– Отдохните, я вернусь позже, – сказал он.

Сквозь слезы она замотала головой, но он отошел и, дав последние указания Сайоко, направился к выходу. Японка встала на колени, вытерла ей щеки носовым платком. Внезапно Роза вскочила, бросилась в прихожую и босиком выбежала в сад. По другую сторону калитки перед машиной Поль закрывал зонт.

– Не уходите! – закричала она.

Он оставил зонт, вернулся и, пока она стояла, замерев, под струями воды, прижал ее к себе. Сайоко вышла, они снова отвели ее в дом. Поль склонился над ней, мягко откинул волосы.

– Я скоро вернусь, – сказал он.

– Прошу тебя, – пролепетала она и взяла его за руку.

Он убрал руку, она опустила голову, не желая видеть, как он уходит. Слова нотариуса залпами вспыхивали в голове. Она унаследовала все имущество отца, он оставил для нее письмо, Поль добавил к нему то, которое читал на кладбище. Она легла. Прошел час. Сайоко заглянула сказать, что ей надо отлучиться, Поль придет к ужину, а сейчас Роза должна поспать. Роза молчала. Вскоре зазвонил телефон, она увидела «Поль» на экране и услышала его голос:

– Роза, не беспокойтесь, я приду вечером.

– Вернись сейчас, – прошептала она. Он повесил трубку.

Она взмолилась клену, призвала мхи храма, их зов, их касание. Услышала шум, вышла в прихожую, отодвинула дверь и оказалась лицом к лицу с Полем.

Она засмеялась. Он сделал шаг вперед и обнял ее.

Поговаривают, что мастер написанных черной тушью акварелей Сэссю, который жил во времена сёгуната Асикага[126], стал истинным изобретателем абстрактной живописи. Он был великим мастером линии и композиции, но больше всего любил разбрызгивать как придется капли туши по еще нетронутому свитку. Однажды богатый клиент, удивленный подобной фантазией, спросил, что он рассчитывает в результате получить. Ветку вишни, ответил художник и на глазах изумленного патриция превратил черных светлячков в умирающую ветвь, осыпанную лепестками. Значит, живопись – всего лишь импровизация? – спросил тот. Мир как вишневый сад, на который три дня никто не смотрел, ответил Сэссю.

Мир как вишневый сад

Он не отпускал ее, пока они шли в спальню, смотрел ей в глаза, пока они раздевались; ей показалось, что она впервые видит тело мужчины. Когда он вошел в нее, она прижала его к себе с неутолимой жадностью; он подсунул руки под ее поясницу, сжал ее в ответ, уткнулся лицом в ее шею. Наслаждение укрывалось за другим, более мощным и незнакомым чувством – такова близость, внезапно сказала она себе, и опьянение этим открытием смешалось с ее оргазмом. Позже он снова посмотрел ей в глаза, и она почувствовала, что по ее щекам текут слезы. Он кончил с криком облегчения, мучительной печали и признательности. Полнота их близости потрясала ее; другие мужчины всегда оставались бесплотными; она упивалась тем, что это тело Поля. Он откинулся на спину, не выпуская ее из объятий, но потом мягко отстранился и посмотрел на нее. Они заснули в шуме дождя. Вскоре Роза неожиданно проснулась. Она была одна. Приподнялась, услышала звук льющейся воды, снова упала на простыни. Поль вышел из ванной, одетый, с влажными волосами. Присел рядом с ней.

– Сайоко скоро вернется, – сказал он, – я отвезу тебя ужинать.

Она вгляделась в его глаза. Он обвил ее руками, приподнял, прижав к себе, и поцеловал. Она приняла душ, оделась, подкрасила губы и пошла в комнату с кленом.

– Сайоко сейчас придет, – сказал он.

В прихожей она остановилась у большой глиняной вазы, где вскипали ветви белой пушистой сирени.

– Роза, – позвал он.

Они пробежали через промокший сад. В машине он положил свою руку на ее, дал краткое указание Канто, позвонил. День уходил в сумеречной ясности; с темного неба пробивался резкий конусообразный свет, очерчивая контуры туч; улицы неслись, как кометы. Снова центр, темный проход, лифт на последний этаж. Они не разговаривали, только смотрели друг на друга. Наверху они зашли в зал, одна стена которого была целиком из стекла – без видимой рамы, вровень с деревянными перегородками. Восточные горы спали за ней в гигантской немоте, свет струился из невидимых колодцев. Справа в нише исходила неизвестными ветвями светлая глиняная ваза. Их устроили за столиком у стеклянного проема, саке появилось незамедлительно. Поль разлил и откинулся на спинку стула. Затаив дыхание, Роза ждала.

– Мне так жаль, что я сбежал, – начал он.

Она хотела что-то сказать, но он остановил ее движением руки.

– Я хочу, чтобы ты знала, чем была для меня эта неделя.

Он улыбнулся, она улыбнулась в ответ.

– Я знаком с тобой уже двадцать лет, но после твоего приезда, несмотря на все, что мне было известно, я был поражен. На фотографиях видны были только безразличие и грусть. Я приготовился встретить дочь Хару, а передо мной оказалась незнакомая женщина.

Он сделал глоток саке.

– Я не ожидал ничего похожего на то, что ты есть.

– А что я есть? – спросила она, подумав: я каждый день задаю себе этот вопрос.

– Я пытаюсь это понять, – сказал он. И добавил задумчиво: – Во всяком случае, мощный цветок.

И после паузы:

– Хотя истины ради я должен напомнить, что ты плачешь каждые пять минут.

Им принесли сашими, он поблагодарил, сказал несколько слов. Официантка почтительно поклонилась, Роза поняла, что он попросил больше их не беспокоить.

– Когда я увидел, как на кладбище ты встала на колени и прикоснулась к земле, я полюбил тебя с немыслимой силой. Тогда я сбежал в Токио. Когда Сайоко передала мне твою записку, я сел в первый же поезд, но не знал, что мне делать. Я словно окаменел.

Сквозь огромное стекло Роза угадывала сияние гор, их доброжелательность застывших героинь. У нее возникло чувство, будто она пытается укорениться в незнакомой материи, и она испугалась, что ее снова сметет буря.