— Ну, это очень увлекательно. Я возращаюсь домой, бегаю в парке, если ещё светло. Потом обратно на работу. У меня в офисе есть выход на линию, так что я принимаю звонки из Калифорнии.

— До полуночи, не так ли?

— Не всегда.

— А потом?

— Останавливаюсь и пытаюсь расслабиться

— Ага! Что означает...

— Имбирный эль и сэндвичи с Джонни.

— Джонни? — Я не смог скрыть ревности.

— Карсоном. Интересно послушать за ужином .

— А-а... — Успокоившись, я снова перешёл в наступление.

— А чем-то кроме работы ты занимаешься?

— Маршал Маклюен сказал: «Когда человек полностью увлечён работой — это уже не работа».

— Он спорол глупость. И ты тоже. Нет, Марси. Ты говоришь себе, что увлечена, но, на самом деле, пытаешься работой заглушить своё одиночество.

— Боже, Оливер, — изумлённо сказала она, — Как ты можешь столько знать о человеке, с которым знаком всего несколько дней?

— Не могу, — согласился я, — Я говорю о себе.

Забавно. Мы оба знали, что будем делать дальше, но ни один не решался прервать разговор. Наконец, я решил вернуться на землю.

— Эй, Марси, уже полдвенадцатого.

— А что, в Нью-Йорке действует комендантский час?

— Нет. Но у меня нет массы важных вещей. Одежды, например.

— Я была застенчива или двусмысленна?

— Скажем, ты не высказывалась совершенно однозначно, и я не решился появиться со своим вещмешком.

Марси улыбнулась.

— Это нарочно, — призналась она.

— Почему?

Она встала и протянула мне руку.

На кровати их было не меньше дюжины — шёлковых ночных сорочек. Моего размера.

— Предположим, я решу остаться на год?

— Это может показаться странным, друг мой, но если у тебя возникнет такое желание — сорочки найдутся.

— Марси?

— Да?

— У меня много... желания.

Потом мы любили друг друга так, будто предыдущая ночь была всего лишь репетицией.

Утро наступило слишком быстро. Было что-то около пяти утра, тем не менее будильник на стороне Марси сигналил подъём.

— Который час? — простонал я.

— Ровно пять, — сказала Марси, — Проснись и пой.

Она поцеловала меня в лоб.

— Ты с ума сошла.

— Ты же знаешь, зал заказан на шесть.

— Брось, суд в этом часу не... — тут до меня дошло, — Ты про теннис?

— Заказан с шести до восьми. Стыдно упустить такую возможность.

— Эй, у меня есть идея получше, чем мы могли бы заняться.

— Чем? — изобразила непонимание Марси, хотя я уже обнимал её, — Волейболом?

— Да, если тебе так хочется, можно назвать это и так.

Как бы это не называлось, она послушно согласилась играть.

Ванные отличалась.

Принимая душ, я размышлял, что отличало жилище Уолтера Биннендэйла от Довер-Хауса, дома моих предков в Ипсвиче, штат Массачусетс.

Не искусство. Шедевры были и у нас. Причём, благодаря более долгой семейной истории — ещё и прошлого века. Мебель в общем-то была такой же. Для меня антикварный — значит просто старый.

Но вот ванные! Здесь Бэрретты проявили всю свою неистребимую приверженность пуританским традициям: во всём целесообразность и простота. Белый кафель, ничего лишнего — спартанский стиль. Ничего не отвлекало и не задерживало взгляд.

Не то у Биннендэйлов. Их ванные подошли бы и римскому императору. Или, точнее, римскому принципу, создавшему их. Простое упоминание о назначении этих комнат взбесило бы, наверное, и либеральнейших из Биннендэйлов.

В зеркале, сквозь чуть приоткрытые двери я мог видеть спальню.

Куда как раз въезжала тележка.

Которую толкал Милдред.

Груз: завтрак.

К тому времени, когда я заканчивал вытираться, Марси уже сидела за столом — в одеянии, явно не предназначенном для выхода на работу (надеюсь). Я уселся напротив, завернувшись только в полотенце.

— Кофе, бекон, яйца?

— Господи, это ж прямо как в отеле!

— Вы всё ещё недовольны, мистер Бэрретт?

— Нет, было забавно, — ответил я, намазывая маслом горячую булочку, — и вполне можно повторить, — я сделал паузу, — лет через тридцать.

Она выглядела недоумевающей.

— Марси. Послушай, это место — рай для палеонтологов. Оно прямо-таки кишит спящими динозаврами.

Она смотрела на меня.

— Это не то, чего тебе хочется на самом деле, — продолжал я.

Что-то в лице у неё дрогнуло.

— Я хочу быть с тобой, — ответила она.

Она не была застенчивой. И не говорила метафорами, как я.

— О'кэй, — сказал я. Чтоб обдумать, что говорить дальше.

— Когда ты хочешь двинуться? — спросила она.

— Сегодня.

Марси не расстроилась.

— Просто скажи мне, где и когда.

— Давай встретимся в пять в Центральном парке. У входа со стороны Ист-Сайд, рядом с бассейном.

— Что мне взять? — спросила она.

— Свои спортивные туфли.

Я пролетел тридцать тысяч футов и рухнул на землю. Навалилась невероятная депрессия.

— Это невыносимо, — сказал я доктору, — Неужели вы не могли предупредить меня?

С утра моя эйфория стала на глазах испаряться, оставив после себя только грусть. Которую я не мог высказать словами.

— Но ведь всё нормально, — начал я. Потом сообразил, насколько смешно это звучит, — Я хочу сказать, что с Марси всё идёт хорошо. Это просто я. Я слишком напряжён. Я не могу...

Пауза. Я не уточнил, что именно не могу.

Я знал. Но произнести это было непросто:

— Привести её к себе домой. Понимаете?

Я опять поторопился. Зачем нужно было заставлять Марси покидать свой дом? Зачем все эти жесты?

— Может, это просто эгоизм... использовать Марси, чтобы заполнить пустоту, — думал я вслух.

— Или это из-за Дженни. Я хочу сказать, что теперь, почти два года спустя я мог бы встречаться с кем-нибудь и оправдать это. Но мой дом! Чужой — в моём доме, в моей кровати. Конечно, и дом не тот, и кровать — не та. И логика говорит, что это не должно мешать мне. Но, чёрт побери — мешает.