— Все работа. У психиатров отпуска не бывает. А вот праздность, напротив, способствует неврозам.

— Что ты здесь делаешь? Ищешь новую любовницу?

— Нет. Мне вас не хватало, вот и все. А где Сюзанна?

— Вероятно, по-прежнему на Зюльте.

— А Лени?

— Тоже где-то на отдыхе. Ты, случайно, не маешься ностальгией?

Здесь все в курсе, что у Симона был роман с этими двумя женщинами. Он выглядел как тип, который роется в своем прошлом, надеясь отыскать что-то новенькое.

Соня скользнула рукой под его ладонь и положила голову ему на плечо.

— Знаешь, в нашей коллекции прибыло! Гертруда, вон та, должна тебе понравиться…

Она указала на молодую женщину в платье в морском стиле с белой каймой на воротнике и маленьким вышитым якорем между грудей. Каре черных, коротко стриженных волос обрамляло тонкое, как у Греты Гарбо, лицо с маленьким, но твердым, словно швартовочный трос, ротиком.

— Действительно хороша.

— А есть еще Элизабет…

Та была высокой, со скульптурными формами — широкие плечи и плотные округлости. С непокрытой головой и волосами, будто осыпанными золотыми блестками, она походила на бронзовую с позолотой статую Афины, которую он видел в Париже.

Симон не мог отдать должное им всем; к тому же он не для того сюда пришел. Он мягко высвободился из объятий Сони и напрямую спросил:

— От Маргарет у тебя тоже нет известий?

Вопрос был рискованный, но ему важно было увидеть ее реакцию. Патронесса клуба не дрогнула.

— Честное слово, похоже, ты и впрямь зациклился на своих бывших. Или что? Мы для тебя недостаточно хороши?

— Ты права, — натужно засмеялся он. — Меня стала мучить ностальгия.

— Я уже довольно давно не получала от нее известий, — удостоила его ответом Соня. — Наверно, тоже уехала отдыхать…

Симон несколько секунд вглядывался в чуть суровое лицо Сони — шляпу она носила сдвинутой на правый глаз, что еще больше подчеркивало ее властность. Она явно ничего не знала.

Он не очень представлял, как поддержать разговор, но одна из дам выручила его, поставив на граммофон пластинку, старый добрый свинг, категорически запрещенный нацистским режимом.

Симон мгновенно вскочил на ноги. Он прекрасно разбирался и в моде, и в анекдотах, но где он был действительно силен, так это в танцах. Прежде всего он оставался Eintänzer, наемным танцором. Вальс, танго, чарльстон, фокстрот, но также бальбоа, буги-вуги, линди-хоп… Как раз «Tar Paper Stomp»[56] сейчас и зазвучала; он схватил за руку Соню и увлек ее в размашистый, гибкий линди-хоп.

Ритм был как раз такой, чтобы бедра мадам мелькали с самой неприкрытой дерзостью. Соня заходилась в хохоте, в то время как другие Дамы окружили их, хлопая в ладоши. Тут было чем наслаждаться: прекрасная женщина, повинующаяся движениям его рук, ритм, уносящий подобно мягко волнующемуся морю, музыка, запрещенная рейхом и звучащая в глубине бара «Адлон» как провокация. Господи, какой же кайф оказаться по правильную сторону баррикад!

Он чередовал отдельные па с текучей плавностью рептилии. Маленький рост давал ему преимущество, потому что он с легкостью мог опрокинуть партнершу себе на спину — ну вы понимаете. И наконец он закончил свой номер дьявольским кульбитом, позволившим нескольким везучим лакеям разглядеть трусики супруги одного из самых зловещих генералов вермахта.

Когда музыка закончилась, Симон сказал себе, что выиграл партию. Он ничего не узнал, но, по крайней мере, Соня не заподозрит, что он ведет расследование.

За аплодисментами последовал смех, в бокалах засверкало шампанское. С улыбкой на губах Симон подошел к своей партнерше, как бы смакуя победу.

Соня Лов покровительственно улыбнулась ему:

— А ты ведь от меня что-то скрываешь.

Оказавшись на Вильгельмштрассе (он снова решил пройтись пешком), Симон испытал момент просветления: вести в одиночку такое расследование невозможно. Он по-прежнему не имел представления, как и когда была убита Маргарет. Он не знал, есть ли подозреваемый и имеется ли вообще хоть какой-нибудь след. И у него не было ни единого шанса самому докопаться до фактов.

Если он хотел продвинуться, оставалась единственная возможность: снова связаться с гигантом, то есть с гауптштурмфюрером Францем Бивеном. В качестве жеста доброй воли Симон расскажет ему все, что знает, — Мраморный человек был всего лишь сном. Может, в ответ гестаповец поделится с ним какой-нибудь информацией…

Тут он сообразил, что находится всего в нескольких кварталах от дома 8 по Принц-Альбрехтштрассе — а вдруг вот он, удобный случай нанести визит господам из гестапо? Кончай нести чушь. Он никогда не посмеет. Об этом проклятом месте ходило множество слухов, но все они сводились к одному — сюда легко войти, но невозможно выйти.

Он благоразумно продолжил прогулку и испытал радостное облегчение, оказавшись на Потсдамской площади. Его квартал. Его дом. Его периметр безопасности. Оставалось только перейти через площадь. И тут его во второй раз осенило.

Потрясение было столь сильным, что у него перехватило дыхание и пришлось присесть на скамейку рядом с киоском.

Сюзанна и Лени тоже мертвы. Все три убийства скрыли сознательно — куда уж проще, всего лишь намекнуть, что три богачки уехали отдохнуть на остров Зюльт?

Симон обхватил голову руками, уронив шляпу. Когда он ее подобрал, истина расколола его как стекло.

Всем этим женщинам снился Мраморный человек. И они были убиты.

Симон решил снять последние предохранительные гайки с собственного рассудка и сформулировал следующее: убийца и есть тот самый Мраморный человек, явившийся из мира снов, чтобы совершать свои преступления.

В таком случае никто, кроме него, Симона, «онейролога», специалиста по сновидениям, конфидента этих дам, не сможет определить, кто убийца.

Scheiße! Scheiße! Scheiße!

Франц Бивен не мог поверить в такое невезение.

— Кто обнаружил тело?

Унтершарфюрер Гюнтер Хёлм, которого все звали Динамо, подошел, сжимая в своих ладонях-экскаваторах крошечный блокнот:

— Гуляющая парочка. Они заблудились в окрестностях замка Бельвю около трех часов дня. Есть же люди, которые так и ищут приключений на свою задницу.

Тонкий намек на репутацию Тиргартена: с наступлением ночи «одноразовые партнеры» устраивали там групповухи в густых зарослях.