Работая над этой книгой, я несколько раз приезжал в Краков. Хорошо помню один визит, когда я стоял перед одним из немногих оставшихся фрагментов стены гетто и представлял, как Шарлотта входила через ворота внутрь.

В другой раз я поднялся на холм к Вавельскому замку, резиденции Генерал-губернатора Польши. Вместе с Никласом Франком я любовался «Дамой с горностаем» Леонардо да Винчи[269], мы стояли на балконе, который Никлас помнил с детства, смотрели на город[270].

В дворце Потоцких, где на бумаге венской фирмы «Хубер и Лернер» Отто писал письма, я бродил по коридорам, вдоль стен которых тянулись оставшиеся с того времени шкафы — губернатор мог держать в них свои личные и служебные вещи. Я посидел на старинном диване, постоял на балконе в его бывшем кабинете.

Меня познакомили с Брониславой Хоровиц, для друзей — Нюсей[271]. Она — последняя из выживших в группе спасенных Оскаром Шиндлером: работала на одной из его фабрик. Нюсе было 9 лет, когда немцы заняли Краков: «Паника, самолеты, сирены, но все говорили, что война неминуема, поэтому мы не удивились»[272]. Губернатором стал Отто. Она была ребенком и по малости лет не запомнила момента назначения и имени начальника. Однако в ее памяти остался приход немцев, приказавших очистить квартиру, и одна подробность: как выбрасывали из окна семейный скарб. «Многое было сиреневого цвета, моя мама любила этот цвет».

Упоминание подписанного Отто распоряжения носить нарукавные повязки со звездой Давида, спровоцировало еще одно воспоминание. «Я носила узкую белую повязку, — сказала Нюся. — Ничего, кроме страха, я не чувствовала, ведь я была маленькая». Разумеется, намного сильнее переживали родители, заражавшие своей тревогой детей.

Отто приказал создать гетто в марте 1941 года, и Нюся жила там с первого дня. «Сначала мы жили на Лимановской улице, дом 20, потом на главной, Рыночной площади, у стены. Позже переехали в одну комнату, где теснилось много народу». Там она прожила больше года вместе с братом. Весной 1942 года ее родители узнали о планах ликвидации гетто, но не о «переселении» его жителей, подписанном через несколько недель после Ванзейской конференции коллегой и другом Отто Рудольфом Павлу. Отто перевел его в Краков[273]. Секретарь из ведомства Отто отзывалась о нем как о Judenhasser, ненавистнике евреев, бесившемся при одном звуке слова «еврей».

Нюся и ее семья сбежали в другое гетто, в Бохню, где Отто наблюдал за казнью пятидесяти поляков. Потом их перевели в концлагерь Плашув под Краковом, где распоряжался Амон Гёт[274]. Там девочка видела виселицы, лютый голод, убийства детей и младенцев на подведомственной губернатору Вехтеру территории. «Люди приезжали на грузовиках и автобусах и пытались успокоить детей, но детям в считанные минуты сбривали волосы, потом швыряли во рвы и убивали». Это происходило дважды-трижды, а то и по пять раз в день.

Семья Нюси работала. Сама она делала кисти, ее отец трудился на складе. Ее дядя, музыкант, играл в доме Амона Гёта, где познакомился с Оскаром Шиндлером[275]. Тот для спасения семьи поспособствовал ее переводу к нему, на предприятие Deutsche Emailwarenfabrik, фабрику эмали. Нюся оказалась в числе двухсот женщин, спасенных Шиндлером из Аушвица, направленных в трудовой лагерь Брюннлиц[276], восточнее Праги, куда перевел свое производство Шиндлер.

Нюся пережила войну и стала косметологом. Она задавала вопросы про Отто, человека, подписавшего распоряжения, согласно которым ей надлежало носить белую нарукавную повязку и жить в гетто, про его семью. Мои ответы она встречала молчанием. Потом призналась слабым голосом, что травма всегда с ней: «Боль, драма, мучения незабываемы; может светить солнце, стоять лето, но тьма не рассеивается». Она не могла спать без снотворного.

«От стены гетто остался один кусок», — сказала Нюся. Каждый год она участвовала в шествии мимо остатков стены, это был болезненный акт памяти. «Я хожу, потому что меня просят, не просили бы — не ходила бы: слишком это грустно, мне это дается с трудом».

Я рассказал Брониславе, что написала о стене Шарлотта, хвалившая ее «привлекательный восточный стиль». «Это никого не интересовало, — был резкий ответ. — Мы голодали, пытались выжить. — Ее глаза вспыхнули. — Это нелепость!»

13. 1941, Краков

Вызывала ли у Отто какие-либо сомнения его работа в Кракове? Если и вызывала, то это никак не отражено в его многочисленных письмах и открытках к Шарлотте.

В одном письме, отправленном вскоре после образования краковского гетто, он подтверждает свою преданность принципам. Это был ответ на письмо Йозефа, который привлек внимание сына к затруднительному положению своего знакомца. Дочь некоего Отто Шреммера вышла замуж за еврея, и на их ребенка распространялись законы о евреях. Не может ли Отто вмешаться и помочь этому отпрыску, проживающему на подведомственной ему территории?[277]

Отто ответил без промедления, ласково, но твердо: «Дорогой папа! Дело герра Шреммера сложное и неприятное». Он передал его главе своего министерства внутренних дел герру Энглеру, и тот рассмотрел ситуацию и письменно доложил, что внучка герра Шреммера «обоснованно сочтена еврейкой» и не имеет права на обычное удостоверение личности. Закон есть закон, написал Отто отцу и высказал надежду, что это разъяснение принесет пользу. Подобные вопросы национальной и расовой принадлежности имеют «неприятную» сторону, но он хочет быть понятым правильно: для отдельных лиц законы могут иметь «плачевные последствия», однако они «необходимы для общественного блага».

Письмо завершается заверением в сыновьей любви и надеждой, что отцу доставляют радость невестка и внуки, особенно его «любимец Хорсти»[278]. В июне 1941 года Шарлотта навестила Зейсс-Инкварта в Гааге, а Гитлер начал операцию «Барбаросса» — внезапное нападение на занятую Советами Польшу[279]. Вермахт быстро продвигался на восток, в считанные дни заняв дистрикт Галиция и Лемберг, тут же включенные в состав Генерал-губернаторства. Губернатором новой территории назначили Карла Ляша[280], подчинявшегося, как и Отто, непосредственно Гансу Франку.

Шарлотта и Отто переживали очередной сложный момент: она узнала о его новом романе: «Отто рассказал мне о некой Вальдтраут, которая в него влюбилась»[281]. Большую часть лета они провели врозь: он в Кракове, она в фермерском доме в Тумерсбахе, посещая с Франками Зальцбургский фестиваль, вершиной которого стала постановка оперы «Вольный стрелок». Отто посетил ее ненадолго, и она, несмотря на свой гнев, жаловалась, что без него она «в унынии»: «Мне грустно, что мы все время врозь, хотя мы так сильно друг друга любим»[282].

В начале сентября она