А с некоторых пор, после того как его дражайшая Ирина подарила ему дочку-наследницу, ежедневно шел в покои царевны Феодосии и справлялся у нянек, кормилицы и служанок о здоровье царевны, спрашивал, как она провела ночь, какие сны запомнились царице. Звонили к обедне. Отстояв службу, он шел трапезничать вместе с супругой в большой комнате, куда являлись на поклон близкие бояре, а затем предавался знаменитому полуденному сну, который в то время был обязательным для людей знатных, религиозных и благонамеренных. После сна – обязательное время идти к вечерне, и царь переходил в Благовещенский собор, соединенный с царским дворцом, где усердно молился, окруженный ближними боярами и воеводами. А там и ночь наступала, и молитва на сон грядущий, чтобы дочка Феодосия и супруга Ирина были здоровы и счастливы и сам царь не хворал в сонных делах государевых.

А к делам государственным царь не проявлял никакого интереса – и так все устроится в крепких руках правителя, его деятельного шурина Бориса. Какие там неотложные государевы дела, когда скоро надобно ехать молиться в обитель, поскольку каждую неделю царю Блаженному просто необходимо с царским поездом отправляться на богомолье в какой-нибудь ближайший монастырь…

Не было у царя Блаженного врагов в его Русском земном царстве, поскольку такой юродивый и блаженный на престоле был одним из тех нищих духом, которым подобает Царство Небесное, а не суетное земное, которых православная церковь так любит заносить в свои святцы. Вряд ли он был откровенно слабоумным человеком, скорее, не сильным сметливым деятельным умом, у него просто был другой ум – ум юродивого и блаженного бесхитростного человека.

То, что некрасивый царь, почти что карлик, с признаками внешнего уродства, был светел душой и постоянно пребывал в молитвах и богомыслии, был кроток, спокоен душой, добр к своим подданным, от последнего нищего до первого боярина, было близко народной душе. Православный народ как бы не замечал его внешнего физического уродства, почитал воистину за святого и блаженного на царском троне, переживал за своего доброго царя и за свою царицу, которым Господь не дает никак ребенка. Но со счастливым рождением дочки-наследницы обрадовался имени царевны – Феодосии, «данной Богом», – и прилепил к царю прозвище «освятованного»…

– «Освятованным царем» тебя в народе нарекли после рождения Феодосии, дорогой Федор Иванович, – сказал как-то царю Годунов, видя светящийся лик своего зятя, держащего в руках драгоценную крохотную дочку.

– Никогда в жизни так счастлив не был, – кротко ответил царь Блаженный и показал Годунову взглядом на Ирину: – …Раньше все счастье на царице замыкалось, а теперь на двух возлюбленных замкнуто…

– Отмолил нам владыка Иов дите, данное Господом Богом, – нежно улыбнулась супругу и брату царица.

Федор Иванович передал засыпающую дочку царице с кормилицей, улыбнулся своей доброй блаженной улыбкой, показал глазами на дверь в покои, мол, идите укладывать дитя спать. Потом задумался и прошелестел одними губами:

– Хочу передать немыслимую нежность, любовь этому крохотному человеческому существу, на которое никак нарадоваться не могу, честное слово…

– Народ рад рождению Феодосии, любит ее, любит и жалеет своего царя…

– Раньше жалел царя, что у него с царицей дитя не было, а теперь жалеет, что дитя есть, так, Борис?…

– Выходит, так, Федор Иванович… – сказал с грустью Годунов и подумал: «Ну как такому царю Блаженному доложить о делах и хлопотах государственных, если у того все помыслы и молитвы от чистого сердца, которым богаты „нищие духом“, сосредоточены на Феодосии и Ирине, как светочах его земного царства?»

Федор Блаженный сказал таинственным голосом, в котором прозвучали пророческие ноты:

– С данной Господом Богом дочкой, живой и счастливой Феодосией, все будет славно в нашем Русском земном царстве, Борис… – и глубоко задумался, моментально прогнав с серьезного умного лица блаженную улыбку юродивого. – Я знаю, что ты все делал правильно, и с «углицким делом» о гибели несчастного брата Дмитрия, и со шведами на севере, и с крымчаками у стен московских, и с наказанием Нагих и поджигателей… Но все это – суета сует…

– Ничего себе, суета сует! – ахнул Годунов. – По лезвию ножа ходили во время войны со шведами, набега татар, поджогов, волнений, бунтов в Угличе, которые могли перекинуться на другие земли, в Москву… Смертью пахло…

– …Когда это случится, смерть самых родных и близких, ты поймешь, что все суета, и миг единый перед бездной вечности там…

«А Федор и правда не суетлив: ни смерть восьмилетнего брата не напугала, ни пожары поджигателей, ни набег крымского войска Гирея, – подумал Годунов. – Действительно он не суетился при пожарах, совершенных руками холопов Нагих. Уперся, отказался покидать дворец, твердо сказал, все скоро успокоится – и все успокоилось, все потушили и нашли быстро виновных. Когда все воины и жители Москвы глядели со стен за изготовившимися на скорую битву войска крымского хана два года тому назад, царь Блаженный был совершенно равнодушным, только молился и чего-то шептал без улыбки, а потом мне сказал: „Завтра ни одного крымского татарина у московских стен не будет, увидишь, – видение, озарение было со мной“. И хан под утро, чего-то испугавшись, действительно ушел от московских стен. А какие-то ушлые людишки распускали слухи про происки Годуновых, связав убийство в Угличе Дмитрия-царевича, поджоги домов в Москве и то, что „Годунов специально навел татар“, чтоб запутать дело с убийством младенца…»

Годунов хотел рассказать в этот день царю, что отдал распоряжение Федору Коню и его мастерам делать оборонительные сооружения, высокие, толстые, непробиваемые пушками стены в Смоленске, так называемое «ожерелье града» на западных рубежах, а еще о близости замирения в успешной войне со шведами, об отбитых городах и землях на Севере… А царь – о суете сует, какая же это суета – это великие дела после великих хлопот…

Надо же, как быстро летит время в государственных делах и хлопотах Годунова и деятельного сметливого народа русского: в 1585-м основан град Архангельск в устье Северной Двины; в 1586-м на Дону основан Воронеж, на Волге – Самара, в Сибири – Тюмень; в 1587-м рядом со столицей Сибирского ханства Искером основан Тобольск; в 1589-м основан Царицын; в 1591-м завершены укрепления стен Белого града столицы, испугавшие крымчаков; в 1594-м на западных границах «Пегой Орды» заложены крепости Тара и Сургут…

Но в великих делах и хлопотах государственных при царе, «молитвеннике и постнике», Годунов в острейшей схватке с многими соперничающими боярскими партиями вынужден был искать свою опору и поддержку «партии Годуновых» не в обществе в целом, а в наиболее близком и полезном ему служилом дворянстве и дворянском воинстве. Для русской аристократии, родовитых князей и бояр Годунов с его худородным родом был чужим, что раньше, что сейчас, став первым боярином, «правителем». Крестьяне, ввиду своей политической и военной слабости, без коней, оружия и провианта, не могли быть полезны их правителю и соправителю бездеятельного царя Блаженного. Лишь дворянское сословие – основная и могучая воинская сила Русского государства, видевшее в Годунове, выходце из худородных опричников, конюшего и «своего правителя», достигшего вершин славы, оказывало ему великую поддержку и в войнах, и в основании новых городов, и в освоении новых земель с воинственными племенами и народами.