Марк Луций повернул голову, силясь отыскать источник зловония и к величайшему отвращению обнаружил, что это он сам невольно подмял правым сандалим кучку свежего собачьего говна. Настроение тут же упало, не позволив вкусив итог наслаждений. Марк Луций оправил одежду, и горестно вздыхая, направился к друзьям по дороге старательно вытирая загаженный сандаль о траву.

Говорят, что именно этот неприятный конфуз Марк Луций пронес в памяти через всю жизнь, и, сделавшись после центурионом, а потом легатом завел обыкновение уделять особое место сортирам, дабы не вляпаться ненароком еще и в человечье дерьмо.

Для наведения дисциплины, Секст Цезарь приставил к нам четырех десятников из первого легиона, что было весьма почетно. Поначалу я простодушно решил, что на четырех надзирателей у нас стало больше, но ребятам было велено подчиняться Ироду, что они и выполнили, быстро организовав прием желающих проходить воинскую службу крестьянских пареньков, и раздавая на право и налево подзатыльники и зуботычины, занимались муштрой и воинской дисциплиной.

Поставив Ирода на новый пост, Секст Цезарь практически не касался его дел, справедливо полагая, что сын Антипатра обойдется без нянек. Впрочем, он был более чем желанным начальником, к которому можно было обратиться за советом и помощью. Так что, если Ироду было нужно переговорить с Секст Цезарем, он слал голубей, или направлял меня, в крайнем случае, ехал сам. Если же Сексту нужно было передать что-то нам, он высылал своего помощника Силлая[45], сирийца по рождению, весьма знатных кровей, который приносил послание в день нашего с Иродом первого визита в Сирию. Вежливый и расторопный, Силлай отличался дипломатической любезностью, и умением настолько хорошо скрывать свои чувства и доверенные ему клятвы, что можно было позавидовать. Впрочем, пройдет, чуть более двадцати лет, и я узнаю, о скромном Силлае нечто такое, что объяснит и его таланты и скромный, невинный вид.

Меж тем, прошли три года, за которые доверенный Ироду гарнизон полностью преобразился. Меж тем власть в Риме заметно пошатнулась, от рук убийц пал Гай Юлий Цезарь, и в Сирии сел Кассий[46], коронованный молвой убийцей Гая Юлия. Приблизительно в это же время мой учитель Люций Грасса дал мне знать через своих людей в Самарии, что в Риме объявился мой отец, который желает встретиться со мной. Дело для «Черных пауков» небывалое. Как гласит закон: «тайных дел мастера» не имеют ни отца, ни матери, ни дома, ни родного берега», но тут сердце мое дрогнуло, и я отпросился у правителя отпустить меня в Рим. Не просто так, разумеется, а с поздравлениями и подарками Марку Антонию, которые я должен был доставить в сохранности через бушующую восставшими плебеями и бродящими в поисках легкого заработка бывшими воинами Цезаря.

В мое же отсутствие Ирод должен был явиться пред начальственные очи Кассия, дабы тот подтвердил его назначение в Самарию, либо избрал туда другого не менее достойного кандидата. Впрочем, еще раньше к новому правителю Сирии явился лично засвидетельствовать свое глубочайшее почтение и заверить в полном содействии на будущее отец Ирода Антипатр, так что к моменту знакомства Ирода с Кассием, последний был настроен более чем благостно. Да и почему бы ему и не расположиться к молодому и весьма полезному военачальнику, который, прослышав о том, что де Кассий явился в Сирию собирать войска для вступления в заварушку между наследником Цезаря Октавианом[47] и Марком Антонием, честно и благородно принес последнему не только уверения в своей дружбе, но и 100 талантов – собственную честную долю от сбора налогов. Поэтому Кассий не только подтвердил назначение, но и поручил Ироду собирать долги в давно и надолго перепуганной близким соседством с обманутым и опороченным ею идумеем Галилее. Жаль, что об этом новом визите Ирода к, некогда оскорбившим его галилеянам, я узнал только от знакомых идумеев входящих в свиту правителя, сопровождающую его в этом путешествие. Представляю, как сжималось очко у совета старейшин, когда они учуяли приближение своего врага – человека, которого они оклеветали перед Гирканом. И вот теперь, еще вчера с позором изгнанный «князь-жених», пришел, уже не предлагая брачного союза с напуганной до смерти Галилеей, а чтобы брать ее всякий раз, когда ему это заблагорассудиться, не принимая на себя право защищать ее народ, вершить суды, умножая ее благосостояние. Теперь Ирод ставил Галилею на колени и делал с ней, что ему вздумается, на правах данных ему свыше.

Рассказывающие о произошедшем придворные давились от хохота, проливая на свои хитоны виноградное вино, по эллинскому обычаю перемешанное с водой, описывая, как крестьяне, некогда плевавшие вслед удаляющемуся от них правителю, ныне стояли на коленях вдоль дороги, а горожане осыпали цветами путь кавалькады Ирода от городских ворот до дворца правителя. Везде была заблаговременно собрана дань, причем она не только превосходила обещанное, но и на отдельных грузовых повозках Ирод вывозил подарки собранные лично для него благодарными за его приезд жителями Галилеи. Раньше срока явился Ирод к Кассию с собранной данью и не потеряв за время похода ни одного человека.

На радостях Кассий тут же поручил Ироду собирать подати по всей Сирийской провинции, а так же, высшей римской властью он был допущен к складам оружия легионов, находящихся в самой Иудеи. Таким образом, спустя всего три года после позора в Галилее и суда в Иудеи, Ирод, образно говоря, получил право входить, когда ему вздумается и в Иудею и в Галилею, не спрашивая на то разрешения и действуя на основании приказа Рима. Это был триумф!

Я уже был на подступах к Риму, когда в Иудее началась гражданская война поднятая неким Малихом[48], отравившем величайшего из людей, которых я когда-либо знал – Антипатра, и сместив его сына Фасаила, после чего узурпатор занял место фактического правителя Иерусалима, при безвольном и вечно полагающимся на других Гиркане.