Да, я убила своего брата, а обвинила в этом парня, который мне нравился, и потом вынудила его оставаться рядом со мной десять лет, ведь иначе я бы сдала его в полицию. Но я хотела, чтобы он был со мной, а он не обращал на меня внимания. А я всегда добиваюсь того, чего хочу! Я не могу иначе, если у меня есть цель, то я ее достигаю. Я не убийца, я — жертва несчастной любви, у меня не было выхода!..»

Еще в тот раз, когда Руслан прочел ей несколько отрывков из «Стокгольмского синдрома», она поняла, что стала персонажем романа своего мужа, но все-таки не ожидала, что текст произведет на нее такое сильное впечатление. В растерянности Злата огляделась, словно надеясь, что писатель окажется где-то рядом с ней и она сможет выразить ему свои чувства, но автора поблизости не обнаружилось. Злата продолжила чтение.

«Принятие чего-то означает полную ответственность за все случившееся. Принятие факта, события или явления не позволяет человеку находить отговорки. Принятие меняет мотивацию, а затем и поступки человека. Ты просто знаешь, что теперь, приняв вот этот или иной факт, ты должен поступить именно таким вот образом.

Путь Златы от признания правдой фактов убийства брата и принуждения любимого человека к совместной жизни до принятия ею собственных поступков занял немало времени…»

Вернувшись к отрывку мужниного сочинения, предшествующему этому пассажу, Злата прочла, что персонаж с ее именем обнаружил роман, написанный ее мужем-писателем, прочитал его и, как результат, пережил глубокое личностное потрясение.

Выпив еще глоток воды, она встала и подошла к окну. Золотой июльский вечер был волшебно хорош, но Злата этого не осознавала. Она снова взяла в руки распечатку, нашла последнюю страницу повести и принялась за последний абзац:

«Однажды решив что-то, Злата никогда не отступалась от намеченного. Так было и теперь. Она подтащила к турнику табуретку и забралась на нее, прихватив с собой моток бельевой веревки и ножницы. Привязала конец веревки к перекладине турника, отмерила с метр длины и отрезала от веревки лишнее. Сделала на самом конце небольшую петельку, продела в нее веревку, вытянула петлю.

Сейчас она не думала о своем решении, правильно ли то, что она делает, или нет, — это было уже не важно. Наконец-то приняв свой поступок, перешагнув эту ступень, Злата шла дальше — к неизбежному. После «А» следует «Б», после убийства — смерть.

Накинув на шею петлю, она еще раз напомнила себе о том, что было сделано ею десять лет назад. Все верно. Теперь — черед искупления.

Она шагнула с табуретки в темное пространство смертельного молчания.

К о н е ц».

Дочитав, Злата в сердцах бросила рукопись на пол.

Отпив большой и сладкий глоток воды, она подумала: «А все-таки я продолжаю жить!»

* * *

Ночь была жаркой. Злата с трудом заснула, а уже через несколько часов очнулась ото сна. Ей показалось, что в квартире что-то происходило.

Она вышла в темноту коридора, шагнула к выключателю светильника над зеркалом, ощутив слабое прикосновение к своей макушке. Вспыхнула лампочка, в зеркале перед ее глазами отразилась белая змея, и Злата резко обернулась.

К турнику была привязана петля из бельевой веревки. Ее нижний край болтался прямо перед глазами Златы.

В этом году сибирские родственники Окуленко — брат Надежды Владимир Приходько с женой и дочерью — приехали в Гродин еще в мае. Так уж у них выпал отпуск. С июля Володя собирался приступить к строительству новой буровой в районе Красноярска, а пока была такая возможность, следовало хапнуть южного солнышка про запас.

Традиционно Приходько останавливались в доме родителей Надежды и Владимира, в поселке, уже почти поглощенном городом.

Сибиряки пробыли в Гродине около недели, когда одним воскресным днем в доме зазвонил телефон. Это была Надежда. Она плакала:

— Приехали домой из Курортного, а у нас дверь открыта! В комнате лежит Олеженька мертвый! Вова, его кто-то убил! Тут кровь по всей комнате — на паркете, на коврах, на обоях! А Златы нет! Вова, что нам делать?!

Посоветовав вызвать милицию и ничего не трогать в квартире, Владимир стал собираться к сестре. Жене и дочери он сказал, что объяснит все позже, что и сделал спустя несколько часов. Престарелым родителям не сказал ничего.

От деда, разбитого параличом, смерть внука скрывали все три года до его собственной кончины. От бабушки утаить правду не удалось. К счастью, бабушка страдала глубоким склерозом, и вскоре трагедия поистерлась в ее голове и стала казаться ей чем-то давно уже пережитым…

Вова приехал в квартиру сестры одновременно с оперативной бригадой и скорой, поэтому и получилось, что пустили его не дальше прихожей. Сестру едва удалось увидеть мельком, она была окружена людьми, одетыми в милицейскую форму, строгие костюмы и белые халаты. Надя плакала, сидя на диване. Муж обнимал ее за плечи с видом скорее недоумевающим, чем горестным. Осознанию несчастья часто предшествует растерянность.

Покрутившись бессмысленно в коридоре, Вова заметил ключ от подвала, висящий на гвоздике. В подвале сестры, как он прекрасно помнил, хранился бобинный проигрыватель Вовиной юности, который из чистого упрямства Надька не хотела отдавать даже в дом родителей, а Вовка давно мечтал завести его и вспомнить юность.

Смерть племянника, исчезновение племянницы и вытекавшее из этих несчастий горе сестры и ее мужа потрясло Вову вовсе не так глубоко, как можно было бы предположить. Спустя какое-то время, видя, как безутешны его родственники, он ощутит стыд и раскаяние, но в тот момент Вова был сосредоточен на магнитофоне.

Именно сейчас, когда в доме полно народу и никому нет до него дела, выпал шанс прибрать к рукам старую бандуру. Всего-то надо — взять бобинник из подвала и отвезти на маршрутке до дома отца. Вова огляделся по сторонам. Убедившись, что никто не смотрит в его сторону, взял ключики, спустился вниз.

Замки на общей двери подвала и ячейке Окуленко были взломаны, а внутри, на холодном земляном полу, лежала племянница. Ее руки были скручены за спиной, глаза — завязаны мужским носовым платком. Девочка находилась в полусознательном состоянии, ее одежда была разорвана и испачкана кровью.

Вова привел ее в чувство и отвел наверх, домой. Там она рассказала пожилому следователю, что спала дома, а потом на нее кто-то напал. Он несколько раз ударил ее в темноте спальни, потом связал, завязал глаза, вытащил в подвал и бросил там. Получалось, что девочка пролежала на земляном полу около десяти часов.

Спустя некоторое время она вспомнила, кто убил ее брата: Роман Зуйко, сосед-алкоголик, сын маминой подруги тети Зои.

Кстати, магнитофон Вова так и не забрал.

Юля Белоус вышла из троллейбуса с таким видом, будто это вовсе не большой электрический сарай раскрыл перед ней двери-гармошки, а частный самолет выпустил ее из люка на трап.