оказались в личном деле Краузе, то есть были у него изъяты, Георгий не понимал. Абсолютно ничего, что могло бы насторожить администрацию лагеря, в них не содержалось.

Судя по содержанию, первое из двух писем было написано вскоре после отъезда Нормана. Похоже, он был недавно дома в отпуске и мать писала: как хорошо, что ей удалось повидать сына перед Рождеством. Норман, видимо, должен был порадоваться ее известию, что Марта, наконец, отелилась. Подписано было письмо словами «твоя Мама». Стояла и дата. Более мелким шрифтом под подписью была сделана приписка тем же почерком: «С ней все в порядке».

— С кем все в порядке? С коровой Мартой? Ни о ком другом в письме речь не идет, — размышлял Георгий. — Корова Марта могла быть любимицей в семье Нормана, тогда понятно такое внимание к ней в письме. О состоянии телёнка речь в приписке идти не могла. Телёнок, по-немецки — «kalb», среднего рода. А корова, по-немецки — “Kuh”, относится к женскому роду, того же рода и приписка.

— Ну, бывает, что в крестьянских семьях обожают отдельных коров, — решил Георгий и уже собирался перейти к другому письму, когда вспомнил где-то читанную геббельсовскую пропагандистскую установку: «Каждого немецкого солдата должна ждать немецкая девушка».

— В самом деле, может быть, мать имела в виду девушку сына? — подумал Георгий. — В его возрасте пора было иметь свою девушку. Но почему мать не называет ее имени? Ну, что же, бывает, что матерям не нравятся подруги их сыновей и они прибегают к местоимениям вместо их имён. Кстати, о том, что мать не была расположена к девушке может говорить и то место в письме, где была сделана эта запись — в самом конце, после подписи.

— И все-таки с кем «все в порядке»: с коровой Мартой или с девушкой Нормана? — С этой мыслью Георгий перешёл ко второму письме матери.

По содержанию оно оказалось тоже вполне заурядным, но тоже с загадочной припиской и тоже под подписью матери. Но вторая приписка резко отличалась от предыдущей и по почерку, так как была сделана явно другой рукой, и по смыслу.

— Обычно так пишут дети, — думал Георгий, разглядывая немного корявую запись, сделанную печатными буквами на немецком языке: «Их либе дих» (Я тебя люблю). Без подписи. Правый нижний угол листа был оторван, от даты осталась только первая цифра «3».

Георгий не исключил, что эта приписка могла быть сделана кем-то из младших детей в семье, братом или сестрой Нормана, если таковые у него, конечно, были. Во всяком случае, в письмах мать о них не упоминала. Остаётся девушка или даже невеста, к которой его мать относилась настолько благосклонно, что даже давала ей возможность делать приписки к своим письмам сыну.

— Перемена настроений у матери? — задался вопросом Георгий. — В первом письме она избегает даже называть ее по имени, а во втором — она уже разрешает ей делать приписку к своему письму. А ведь прошло всего два месяца между письмами. Может быть, это приписка уже другой девушки? Бывают такие парни, за которыми девушки ходят табунами.

— Как бы там ни было, — сделал вывод Георгий, — постскриптум самой матери в первом письме, где та сообщает, что с кем-то «все в порядке», видимо, действительно, относится к девушке.

— Но ведь девушки обычно сами пишут письма своим парням! — сообразил он. — Может быть, она стеснялась своей малограмотности. Во всяком случае, ее корявая приписка печатными буквами не свидетельствует о том, что она могла быть прилежной ученицей в школе. И сравнить не с чем. Никаких иных писем, кроме материнских, в папке нет.

— А может, никогда и не было, — заключил Георгий и переключился на другой вопрос. — Почему эти сугубо невинные материнские письма оказались в личном деле Краузе?

— Возможно, — думал он, — они были приобщены к делу «на всякий случай» в период следствия по делу о побеге. Но заговор случился в 49 году. Значит, выходит, что Краузе ещё до того бережно хранил письма целых пять лет при неоднократных перемещениях из лагеря в лагерь, в товарных, битком набитых вагонах, на многодневных пеших маршах, при ежедневных «шмонах» в лагерных бараках. И именно их он, видимо, собирался взять с собой в побег. Скорее всего, они были изъяты у него при обыске после захвата беглецов, да, так и остались в личном деле.

В Деле фон Краузе были ещё два письма и одна открытка более позднего времени. Две письма от матери и одно извещение о ее смерти с соболезнованиями от какого-то Курта Гофмана.

Первое письмо было отправлено летом 1946 года и явилось, видимо, ответом на первую открытку Краузе из русских лагерей.

К тому времени Георгий уже знал, что регулярную переписку военнопленных немцев с родными через Красный Крест НКВД разрешило специальным постановлением в конце 1945 года. А функционировать система начала постепенно и не везде одновременно, начиная с 1946 года, когда подготовили достаточное число цензоров, владеющих немецким языком. Инструкция требовала, чтобы каждое письмо немцев было прочитано.

Чтобы особенно не загружать цензоров работой, писать разрешалось лишь на одной стороне открытки. Бланки открыток раздавались один раз в месяц. Сначала военнопленные восприняли разрешение на переписку в штыки, опасаясь, что коммунисты хотят таким образом узнать адреса их родных, чтобы подвергнуть тех репрессиям. Но здравый смысл победил и в первый же год пленные забросали работой и цензоров, и Красный Крест.

Это третье письмо просто дышало радостью матери, уже почти свыкшейся с мыслью, что последний ее сын погиб. Она не получала от него писем с тех пор, как он уехал на Восточный фронт. Скупо описав хозяйственные проблемы, она выразила надежду, что сохранит хозяйство к возвращению сына. Она умоляла его беречь себя и спрашивала нельзя ли послать ему денег. В конце письма, отвечая, видимо, на вопрос сына в его первой из лагеря открытке, мать написала: «Она не верила, что ты вернёшься. Я ее удерживала, но она сбежала к русским. Больше ничего о ней не знаю».

Таким образом, по мнению Георгия, подтверждалось, что во всех письмах речь шла о девушке Краузе, может быть, даже о невесте. Извещение о его пропаже без вести она расценила, как сообщение о его гибели. Судя по всему, мать Нормана сохраняла надежду на его возвращение и «удерживала» девушку, то есть уговаривала и ее верить в то, что он жив. Возможно, «удерживала» девушку и в буквальном смысле слова. Но она все-таки «сбежала к русским». Георгий решил, что речь идёт о русской зоне оккупации покорённой Германии. Возможно,