— А что у супругов Пановых было на личном фронте? Крепкая здоровая семья? — поинтересовался майор.

— С Пановой пока не ясно. На работе у нее романов не было, а вне работы — пока не разобрался, — напомнил Никита.

— А у Панова?

— Секретарша говорит, случались у него несколько раз несерьезные увлечения, не в ущерб семейной жизни, — сообщил Денис.

— Это как?

— Ну, по словам секретарши, Панов жену очень любил, уважал, никогда не забывал о праздниках, всяких датах, сам всегда выбирал подарки и цветы, она говорит, это показатель. Но вот легкие увлечения у него случались.

— Интересно, а эти женщины тоже считали увлечения легкими или претендовали на что-то большее? Панов мужчина состоятельный, статусный, лакомый кусок для любительниц красивой жизни, — задумчиво проговорил майор.

— Насчет того, что думают девицы, я пока не в курсе, но несколько телефонов мне секретарша дала, как раз три последних случая, — не без удовольствия сообщил Денис.

— А откуда они у секретарши?

— Панов ей доверял, и когда был особенно занят, поручал ей иногда предупредить любовниц об отмене свидания.

— Очень хорошо, Рюмин. Продолжайте работать.

— Значит, с вас, Никита, чердак, заодно проверьте, нельзя ли проникнуть в дом с соседнего чердака, меня очень смущает всякое отсутствие свидетелей. Вы, Денис, занимаетесь любовницами, ну а я побеседую с подругами покойной Пановой. Ах, да. Никита, выясните, где находятся ключи покойной матери Пановой и где они были, пока та лежала в больнице. Это важно. Все, за дело.

Никита с Денисом вытянулись по струнке и дружно покинули начальственный кабинет.

Декабрь 1926 г. Ленинград

Стояла середина декабря. Поезд пришел в Ленинград ранним утром, и Евгений Степанович, пройдя по темному заснеженному перрону, миновав гулкие своды вокзала, вышел на хорошо знакомую Знаменскую площадь.

Полковник стоял на тротуаре и вглядывался в слабо освещенную фонарями, выбеленную снегом площадь, и глаза его наполнялись прозрачной соленой влагой. Десять лет прошло с тех пор, как покинул он этот город, всего десять лет, а словно целая жизнь. Нет больше могучей империи, нет России, есть государство со странным названием РСФСР. Нет больше города Санкт-Петербурга, есть Ленинград.

Сквозь застилавшие глаза слезы он смог рассмотреть памятник Александру III, его конь так мощно и упрямо упирал свои копыта в гранит, так своевольно изгибал шею, что большевики, очевидно, не смогли сдвинуть изваяние с места. Евгений Степанович перекрестился с поклоном Знаменской церкви и напрямик, через площадь направился к «Большой Северной» гостинице. Денег у него было немного, но ночевать зимой на вокзале было немыслимо. Странно пустынно выглядел город в утренний час. Не суетились возле вокзала крикливые извозчики, встречая прибывающих, а сонно дремали в сторонке несколько кляч, впряженных в захудалые экипажи. Не тренькали звонками трамваи, а вяло проскрипел по рельсам один вагон. Мертвым и пустынным выглядел некогда шумный, процветающий город, столица гордой империи. Голод и перенос столицы в Москву обескровили его, обезлюдили, и все же он был жив.

Умывшись ледяной водой, другой гостиница не предлагала, Евгений Степанович вышел в город, провожаемый пристальным взглядом управляющего, или как их теперь называют, при Советах? Евгения Степановича не покидала уверенность, что при всей скромности его натуры сведения о его заселении в гостиницу будут сегодня же переданы в ГПУ, а потому был озабочен не только розысками доверенных лиц, но и поиском менее приметного пристанища. А впрочем, где оно, неприметное, если вся страна живет под недремлющим оком?

Первым делом Евгений Степанович решил направиться на канал Грибоедова, там перед самой Февральской революцией в собственном доме проживал камергер Его Величества граф Волоцкий. Возможно, кому-то из ныне проживающих по адресу известна судьба домовладельцев? Например, дворнику.

Дворника Евгений Степанович увидел издали, тот с очевидной ленцой скреб тротуар перед домом.

— Здорово, — подходя к дворнику, поприветствовал Евгений Степанович, намеренно выбрав простоватую манеру обращения. — Слышь, мужик, ты, что ль, местный дворник будешь?

— Ну я. А тебе чего? — утирая нос огромной заледенелой рукавицей, поинтересовался дворник, небритый мужик со следами регулярных попоек на лице.

— Да я вот дружка своего ищу. Жил здесь когда-то по пятой лестнице, окошками во второй двор, лет шесть назад, — с мечтательным видом оглядывая дом, проговорил Евгений Степанович.

— По пятой, говоришь? Окнами во двор? Шесть лет назад? Хе, да кто ж их всех упомнит? — чиркая огромными заплатанными валенками по мостовой, проговорил дворник, вслед за Евгением Степановичем взглядывая на украшенный масками львов и барочными раковинами фасад. — Кто их всех упомнит? — повторил он. — Сегодня тут один проживает, завтрева другой, понапихали людев, как селедок в банки, в прежние-то квартиры. Вон, квартира генеральши Хохряковой, что на третьем этаже, аккурат над хозяйскими апартаментами, раньше в ней кто жил? Генеральша с племянницей, ну и прислуга, а теперь? В кажной комнате по шесть человек понапихано, а то и поболе. Кого тут запомнишь?

— А что с генеральшей-то стало? — ввернул подходящий вопрос Евгений Степанович, доставая папиросы и будто в задумчивости протягивая сторожу пачку.

— С генеральшей-то? — с удовольствием закуривая на дармовщинку, переспросил дворник. — Так а что и со всеми — то ли за границу утекла, то ли расстреляли.

— И хозяева туда же?

— Хозяева? Неужто их знал? — прищурился на один глаз дворник.

— Откуда б мне? — весело тряхнул головой Евгений Степанович. — Куда нам в такие хоромы с солдатским рылом.

— М-м, — протянул неторопливо дворник, не снимая подозрений. — Солдатским, говоришь?

— А то. Меня еще в пятнадцатом году так контузило, милый мой, до сих пор головными болями маюсь, а через полгода руку едва не оторвало, вона до сих пор еле ходит. — И Евгений Степанович вытянул вперед не до конца разогнутую руку и повертел ею у дворника перед носом. — Видал? А все генералы, сволочи, им капитал защищать, а мы воюй. — И сплюнул для убедительности.

— Ну-ну. Так что за знакомец-то, говоришь? — снова берясь за лопату, уточнил дворник.

— Лазовой Кондрат Иванович. С меня примерно, и годков столько же. Учетчиком работал на верфях. А?

— Лазовой? Кондрат Иванович? — закатил глаза к небу дворник. — Нет, не помню.

— Жаль. Я ему, подлецу, перед отъездом чемодан оставлял с кой-какими вещичками, а он, мерзавец, уволился, с квартиры съехал и адреса нового не прислал.

— Спер, значится? Ну, так кто же тебя научил добро чужим людям оставлять? — без всякого сочувствия спросил дворник.