— Я все думаю о доме как о своей будущей собственности, — сказал он. — Прежде как-то не задумывался, а теперь постоянно напоминаю себе, что со временем он станет моим. И не могу понять отчего. — Он указал рукой на коридор. — Если бы я обожал двери, или золоченые часы, или миниатюры, если бы я грезил о собственном алькове, то Хилл-хаус стал бы для меня сокровищницей чудес.

— Дом хорош, — веско произнес доктор, — и в свое время наверняка считался элегантным. — Он двинулся по коридору к большой комнате в торце — бывшей детской. — Вот теперь мы увидим башню из окна. — Входя в дверь, он поежился, потом замер и удивленно глянул через плечо. — Может быть в дверях сквозняк?

— Сквозняк? В Хилл-хаусе? — рассмеялась Теодора. — Сперва нужно добиться, чтобы хоть одна дверь осталась открытой!

— Проходите сюда по одному, — сказал доктор.

Теодора шагнула в дверь и поморщилась.

— Будто в склеп входишь, — объявила она. — А внутри тепло, как везде.

Люк ступил на холодное место, задержался на секунду и тут же торопливо прошел дальше. Элинор последовала за ним, и на миг ее пронзило невесть откуда взявшимся холодом. Как будто проходишь сквозь ледяную стену, подумала она, а вслух спросила:

— Что это?

Доктор довольно потер ладони.

— Альковы, говорите? — сказал он, затем осторожно протянул руку туда, где ощущался холод. — Вот этого им не объяснить. Теодора совершенно правильно упомянула склеп. В холодном месте дома священника в Борли[7]температура опускалась всего на одиннадцать градусов. Здесь, думаю, перепад гораздо значительнее. Вот оно, сердце дома.

Теодора и Элинор стали поближе друг к дружке. Хотя в детской было тепло, здесь пахло плесенью и затхлостью, а холод в двери казался осязаемым, видимым барьером, который нужно преодолеть, чтобы выйти наружу. К окну подступала серая громада башни, внутри царила полутьма, а рад нарисованных на стене животных отнюдь не внушал веселья, как будто они пойманы в капкан или связаны с умирающей дичью на гравюрах в бильярдной. Детская была больше остальных спален Хилл-хауса и в отличие от них выглядела запущенной; Элинор подумалось, что даже усердная миссис Дадли старается без крайней надобности не переступать холодный барьер.

Люк вышел обратно в коридор и охлопал сперва ковер на полу, затем стены, в надежде найти, откуда дует.

— Точно не сквозняк, — сказал он доктору. — Если только здесь не прямой воздуховод с Северного полюса. Нигде ни щелки.

— Интересно, кто спал в детской, — рассеянно полюбопытствовал доктор. — Или после отъезда детей ею уже не пользовались?

— Смотрите! — указал Люк. В углах коридора, над дверью в детскую, ухмылялись две головы; задуманные, видимо, как забавные украшения, они веселили не больше нарисованных животных. Лица застыли, навеки искаженные смехом, неподвижные взгляды сходились в самом средоточии зловещего холода.

— Когда встаешь там, где они тебя видят, — объяснил Люк, — они тебя морозят.

Доктор с интересом выступил в коридор и поднял голову.

— Не оставляйте нас одних! — крикнула Теодора и выбежала из детской, таща Элинор за руку. Холод ощущался как быстрое ледяное касание или морозный выдох. — Будем здесь охлаждать пиво. — И она показала скалящимся физиономиям язык.

— Я должен составить полный отчет, — объявил доктор, очень довольный.

— Это не безразличный холод, — проговорила Элинор смущенно, поскольку сама плохо понимала, что хочет сказать. — Я почувствовала его как что-то сознательное, как будто мне нарочно хотят сделать неприятно.

— Думаю, это из-за лиц, — ответил доктор; он, стоя на четвереньках, ощупывал пол. — Мерную ленту и градусник, — сказал он себе. — Мел, чтобы очертить контур; возможно, холод усиливается по ночам? Все хуже, — он поднял глаза на Элинор, — когда думаешь, что на тебя смотрят.

Люк, поежившись, шагнул через холодное место и закрыл дверь в детскую; обратный путь он проделал прыжком, словно надеялся таким образом избежать холода. Как только дверь закрылась, все почувствовали, насколько темнее стало в коридоре, и Теодора сказала нетерпеливо:

— Давайте спустимся в наш будуар, а то здесь холмы как будто на тебя наваливаются.

— Шестой час, — сказал Люк, — время коктейля. — Он повернулся к доктору. — Вы позволите мне после вчерашнего снова смешать мартини?

— Слишком много вермута, — ответил доктор и поплелся за ними, поминутно оглядываясь на детскую.

5

— Я предлагаю, — сказал доктор, откладывая салфетку, — забрать кофе в наш будуар. На мой взгляд, там повеселее.

Теодора хихикнула.

— Миссис Дадли ушла, так что давайте пробежимся, откроем все двери и окна, снимем все с полок…

— Без нее дом какой-то другой, — заметила Элинор.

— Более пустой, — кивнул Люк.

Он составлял кофейные чашки на поднос. Доктор ушел вперед — открывать двери и припирать их стульями.

— Каждый вечер я внезапно осознаю, что мы здесь одни, — продолжил Люк.

— Забавно, ведь миссис Дадли не очень-то с нами приветлива. — Элинор взглянула на стол. — Я люблю ее не больше вашего, но мама ни за что не позволила бы мне оставить такой стол на ночь.

— Если миссис Дадли хочет уходить до темноты, значит, посуда будет стоять до утра, — безразлично сказала Теодора. — Я точно не стану ничего убирать.

— Нехорошо оставлять после себя грязный стол.

— Ты все равно поставишь посуду не на те полки, а миссис Дадли заново ее перемоет, чтобы смыть следы твоих пальцев.

— А если я просто замочу серебро…

— Нет, — сказала Теодора, перехватывая ее руку. — Хочешь идти на кухню одна, через все эти двери?

— Не хочу. — Элинор положила вилки обратно на стол, потом еще раз взглянула на мятые салфетки, на винное пятно рядом с местом Люка и покачала головой. — Даже и не знаю, как отнеслась бы к этому мама.

— Идем, — сказала Теодора. — Они нам свет оставили.

В будуаре ярко горел камин. Теодора села рядом с подносом. Люк тем временем достал бренди из буфета, куда вчера старательно убрал.

— Нам ни в коем случае нельзя раскисать, — объявил Люк. — Сегодня я снова вызываю вас на партию, доктор.

Перед ужином они принесли из других комнат удобные кресла и лампы, так что в будуаре стало вполне сносно.