Вард замурлыкал, вновь вибрируя так сильно, что стены могли задрожать. Черные ресницы подрагивали, кулаки сжимались и разжимались раз за разом, демонстрируя все беровское нетерпение, которое всегда бурлило в них колдовским варевом.

Едва губы коснулись щетинистого подбородка, как мне захотелось заурчать еще громче, чем Вард! Под кожей, прямо внутри, рассыпались колючие молнии, приклеивая меня к мужчине невиданной силой. Изнутри рвалась нежность, желавшая потереться о мужчину носом с закрытыми глазами и тоненько застонать.

С трудом сдержавшись, поняла, что губы съехали в сторону, прижимаясь к уголку чужой улыбки, а по венам уже течет расплавленный сироп, подкашивая ноги и заставляя трепетать полуопущенными ресницами.

Вард не двигался, но первое, что я увидела, справившись с собой, — огромные широко распахнутые глаза, смотрящие на меня с безграничным удивлением и пылающим огнем. Они практически слились, превращаясь в один огромный гипнотический взгляд, и я невольно выдохнула, обжигая воздухом мужские губы.

— Если бы твоя медведица проснулась, — прошептал он, кончиком языка собирая мой поцелуй с губ. — Если бы она узнала моего медведя, все было бы иначе, Ласка. Ты бы поняла, что это правильно, и не сомневалась бы.

— Но у меня нет зверя.

Отшатнувшись и вышагивая из ауры аромата, я ощутила, как покраснели щеки, выдав мое смущение и неуверенность с головой.

Одно дело думать о близости, и совсем другое — в ней участвовать. Особенно когда все твои внутренности, душа, разум хотят только одного, и крохотная блоха человечности, оставшейся в затуманенной инстинктами голове, продолжает больно и назойливо грызть, утверждая, что все это неправильно.

Неправильно влюбляться в первых встречных, неправильно терять голову, неправильно делать то, что взбредет в голову.

— Я верю, что это не так. Придет день — она поднимет голову, — успокаивающе ответил он, будто ощутив в моих словах грусть, и кивнул на дверь, предлагая продолжить путь.

По-зимнему теплый день рассыпал солнечным светом сверкающую крошку на новеньких, еще совсем пушистых сугробах. Под облаками летали беспокойные ласточки, чирикая то тут, то там, сетуя о конце лета, а молчаливые сосны-гиганты продолжали мирно стоять, слегка покачивая изумрудными кронами, повиновавшимися ветерку.

Прижимаясь грудью к спине Берда, несущегося вперед на всех парах, я внимательно вглядывалась в открывшийся пейзаж. Сейчас он выглядел иначе, живее, красочнее, чем всегда. Мне чудились ароматы, до этого прячущиеся где-то под коркой земли, виделись звери, раньше ускользавшие с глаз, а скорость… Она заполняла душу восторгом! Пробуждала дикое желание охоты, которое я могла выразить, лишь крепче впиваясь пальцами в медвежью шерсть.

Беры уносили меня все дальше от крепости, туда, где я еще никогда не была, с трудом вспоминая свой долгий путь с земель людей до медвежьего дома. Тогда я была слишком уставшей и голодной, чтобы замечать красоты беровского края, и сейчас видела их словно впервые.

Заснеженная земля подходила к концу, показав остроконечные горы, выросшие словно грибы после дождя, и разлитую зелень соснового леса у их подножья, будто пушистым платком обернувшую толстые шеи.

Беры без страха ринулись вперед, прибавив ходу, и уже через пару минут мы остановились у глубокой расселины в горной породе, которая ближе к земле ширилась, выпустив из себя сверкающую серебром глубокую, но узкую реку.

Спустившись с широкой спины, я дала себе волю, поторопившись рассмотреть это чудо природы, замечая переливающиеся спинки плавающей форели.

— Это река Ирингаль, — сбросив медвежью шкуру, сказал Берд, натягивая припасенные штаны. — Она берет свое начало еще в наших землях, и здесь, под этими горами, одно из ее течений.

— Красиво, — протянула я, присаживаясь на корточки и прямо с берега касаясь ледяной воды. — Никогда раньше здесь не была.

— Почему? Ты, конечно, не бер, но даже твой дядя мог легко отвести тебя сюда на прогулку.

— Не знаю. Наверное, я не просила, — ответила, пожав плечами. — Дядя не знает, как поведет себя природа с человеком, поэтому крепость я покидала редко и уходила совсем недалеко.

Беры задумались, раскладывая вещи. Харланд, будучи еще медведем, раскопал участок заснеженной земли мощными лапами, дав братьям место расстелить припасенные шкуры и определить полянку для костра. Он не спешил оборачиваться обратно в мужчину и с опаской направился ко мне, принюхиваясь к воздуху черным носом.

Сверкающие льдом глаза были внимательны, осторожны и все еще выглядели виноватыми. Шлепнувшись внушительной задницей в снег у моих ног и подняв в воздух холодную крошку, Харланд громко загудел, запрокинув голову к небу.

— Что смешного? — уточнила настороженно, когда братья рассмеялись, поглядывая на нас, но не отвлекаясь от своего дела.

— Он поет тебе, это и смешно. Харланд решил, что раз ты сочиняешь песни, его медвежья серенада растопит твое сердце, и ты примешь его извинения.

Вард улыбнулся еще шире, словно ничего не говорил, вбил острый колышек в землю, собирая треногу для котелка.

— Ооооууууууу! — вновь затянул белый мишка, оглушая своим ревом, от которого задрожали кончики деревьев. — Аааааооооууууу! Брх!

— Ладно-ладно! Я поняла! Спасибо тебе, замечательная песня, только очень громкая, — стараясь перекричать звериный рев, я затрясла руками, морщась от оглушительного рокота, но бер, словно не слыша, запел еще громче, скаля черную пасть и демонстрируя белоснежные огромные клыки. — Великий Медведь! Прошу тебя, перестань!

Прихлопнув впечатляющую челюсть, бер скосил свои человеческие глаза на меня и тихонечко завыл, стараясь уткнуться мордой мне в коленки, что у него, естественно, не вышло. Не рассчитав силу, Харланд легко сбил меня с ног, роняя в тонкий снежный ковер, и осознав свою ошибку, обернулся, молниеносно оказываясь сверху.

— Прости, я не хотел!

— Что именно? Ронять меня или петь?

— И то и другое, — поморщившись, бер помог подняться и заботливо отряхнул со всех сторон, даже сидя на коленях не слишком уступая мне в росте. — До этого я репетировал песню в облике человека, но почему-то медведь решил, что самое время.

— Ничего страшного. Это было… необычно.

— Вновь что-то, что ты видишь впервые? — усмехнулся Вард, хлопнув ладонью по сложенным шкурам рядом с собой. — Мне сложно представить, как это — быть тобой.

— Человеком?

— Да. Человеком. Ты выглядишь, как бера, — шумно втянув воздух, проговорил он, — пахнешь, как бера, ведешь себя, как бера. Но твой зверь спит слишком крепко.

«Зря ты так думаешь», — подумала я, но вслух ничего не сказала, усаживаясь на подготовленное место и поджимая под себя ноги.

Беры расположились вокруг и рассматривали меня со скрытым любопытством, в улыбке поджимая губы, не слишком-то удачно пряча их от меня.