Первое, что было ожесточенно раскритиковано и подверглось частичной отмене, – это принцип коллегиальности как в центральных, так и в местных учреждениях. 15 июня 1726 года в Совете «разсуждение было о множественном числе в коллегиях членов, от чего в жалованье происходит напрасный убыток, а в делах успеху не бывает». Из высшего эшелона коллежского управления было предложено оставить в каждой коллегии лишь президента, вице-президента, двух советников и двух асессоров и «быть из них одной половине в Петербурге», а другую распустить по домам без жалованья на том основании, что «в таком множественном числе во управлении лучшаго успеху быть не может, ибо оные все в слушании дел за едино ухо почитаются».

Это не только образное, но и точное определение. Действительно, коллегиальная система управления, которая должна была, по мысли Петра Великого, поставить заслон самовластию судей – руководителей приказов, то есть старых центральных учреждений, явно не срабатывала. Президентами коллегий были, как правило, «принципалы» – приближенные Петра, и спорить с ними на заседаниях коллегии простым членам присутствия или асессорам было небезопасно – слишком неравны были, при формальном равенстве голосов, силы. Поэтому, прочитав сотни протоколов и журналов коллегий, очень редко встретишь споры и дискуссии по обсуждаемым вопросам – все споры решались еще до заседания, в кабинете президента. Да иначе и быть не могло – некоторые элементы и формы демократии (даже в ее бюрократическом, для пользы дела, смысле) тотчас извращались и угасали под сильнейшим влиянием всей системы, построенной на совсем иных, авторитарных, самодержавных принципах.

Верховники, опытные бюрократы, протершие коленки от постоянного ползанья перед начальством и государем, в этом смысле были реалистами: европейские принципы коллегиальности не действовали в России. Поэтому невольно они тяготели к привычным (а в сущности, к дедовским) порядкам единоличного управления, при которых на местах главными были губернатор, комендант, воевода, а в центральных учреждениях – президент с правами прежнего приказного судьи. С годами русская практика нашла самое выразительное и емкое слово – «начальник», «начальство», что уже само по себе означает приоритет авторитарного начала в управлении.

Тогда же в Совете было «рассуждено», что поскольку в провинциальных городах кроме воевод есть еще «по нескольку человек асессоров, секретарей, и к тому особливыя правления имеют камериры и рентмейстеры, и при них подьячие и солдаты, також вальдмейстеры», то от обилия этих служащих случаются «в делах непорядки и продолжения… народу от многих и разных управителей тягости и волокиты».

Но дело было не только в том, что послепетровским деятелям были чужды идеи бюрократической дифференциации и контроля над работой государственного аппарата, которые Петр, видя в этом защиту от злоупотреблений и коррупции, настойчиво проводил в ходе своей государственной реформы. Дело было в другом: верховники испытывали ностальгию по прежним, «старым добрым временам». Альтернативой петровской системе выступали такие, по мнению верховников, удобные допетровские порядки. «А понеже, – читаем мы, – прежде сего бывали во всех городах одни воеводы и всякие дела, как государевы, так и челобитчиковы, також по присланным изо всех приказов указом отправляли одни, и были без жалованья, и тогда лучшее от одного правление происходило, и люди были довольны».

Еще бы: нынче всюду назначены малопонятные простому бюрократу камериры, рентмейстеры да асессоры! То ли дело раньше – принесешь гуся да денег дьяку Ивану Петровичу, и он тебе – и камерир, и рентмейстер, и прокурор, и ревизор, а главное – начальник и благодетель в одном лице, все сделает и без всяких хлопот, только подмазать надо как следует.

Особенно теплые воспоминания (естественно, с укоризной современным порядкам) у послепетровских деятелей вызывал дореформенный суд. Обер-секретарь Сената Иван Кирилов в записке 1730 года с ностальгическо-бюрократической тоской вспоминал те времена, когда была при Боярской думе Расправная палата, в которой сидели мудрые бояре и думные дьяки и якобы быстро решали всякие спорные и запутанные дела. И не было никакой писанины, запросов, и «что приговорят, то думной дьяк вершение подпишет, и по-прежнему все дело отдадут в приказ, и ни пошлин, ни записки не было». А если челобитчик чем был недоволен или у него появится «сумление» в правильности вынесенного решения, его дело может выслушать «сам государь с собранием всех полатных людей». И только в петровские времена весь этот стройный порядок был разрушен и начались все эти бесконечные справки, выписки, мемории, промемории, журналы, реестры, секретари, камериры, нотариусы, архивариусы и т. д. После всех этих нововведений только и осталось «единым словом сказать», что суда «нигде нет».

К допетровским порядкам вернулись и в оплате канцелярского труда. Во «мнении» Карла-Фридриха, поданном 1 апреля 1726 года, была высказана такая, явно подсказанная голштинцу кем-то из русских советников, «золотая» мысль: «Гражданский штат ни от чего так не отягощен, как от множества служителей, из которых, по разсуждению, великая часть отставлена быть может». И далее самое главное: «Есть много служителей, которые по прежнему здесь, в империи, бывшему обычаю с приказных доходов, не отягощая штат, довольно жить могли». Против обыкновения, герцога поддержал Меншиков, который также полагал, что от возвращения к прежнему порядку «с приказных расходов», то есть от клиентов учреждений, все только выиграют: расход денег будет меньшим, «а дела могут справнее и без продолжения решаться, понеже всякой за акциденцию будет неленостно трудиться». В своей коллективной записке Меншиков, Макаров, Остерман писали: «Умножение правителей и канцелярий во всем государстве не токмо служит к великому отягощению стата, но и к великой тягости народа».

Действительно, в допетровском государственном аппарате существовала практика, когда дьяк или подьячий получал с челобитчиков деньги. Если он при этом не нарушал законов, то передача денег не рассматривалась как взятка. Такое добровольное пожертвование или подарок стали называться «акциденцией» или «от дел приказными полученные доходы». Для огромного числа подьячих XVII века действительно акциденции были основным источником «пропитания». Нередко приказным, не имевшим по роду работы контакта с челобитчиками, выплачивалось жалованье на том основании, что они «от челобитчиковых дел никакого поживления не имеют». Так, разрядный подьячий О.Гаврилов просил увеличения жалованья: «А человеченко я, холоп Ваш, скудной, тем Вашим, Великого государя, жалованьем в год прокормитца нечем, потому что в приказе, опроче Великаго государя дел, иных никаких челобитчиковых покормок нет».

Петр начал решительно перестраивать государственную систему, перенеся в Россию с Запада не только структуру учреждений и их штаты, но и систему оплаты канцелярского труда. Служащие были посажены на твердое жалованье, и с «прокормом» было бы вроде покончено, но, как оказалось, ненадолго: верховники, забыв о заветах Отца отечества, смело вернулись к порядкам его отца и деда. 23 мая 1726 года Сенат постановил: «Приказным людям [денег] не давать, а довольствоватца им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что даст по своей воле». Справедливости ради отметим, что и при Петре казна, озабоченная военными расходами, регулярно выдавать жалованье чиновникам не могла, и поэтому государь смотрел сквозь пальцы на «акциденцию», сурово пресекая взятку как оплату нарушения закона и нанесения ущерба государственному интересу.