— Лиззи, что происходит? — Бен смотрит в бокал, боясь встретиться со мной глазами.

— Он ушел. Ее зовут Эмма. Эмма Глянц, если точнее, она совладелица ресторана. Блондинка, хорошенькая, молодая… ну, моложе меня. Мег говорит, у нее есть сын. Так что… Адам ушел. Смылся. Бросил.

У него с Эммой любовь. Бросил меня, нет больше Адама и Бет.

Бен слушает, закусив губу. Тянется к сковородке, утаскивает кусочек красного перца, принимается грызть.

— Спагетти хватит на троих? — Старательно избегая моего взгляда, он смотрит на Карен.

— Конечно, — говорит она.

Бен поворачивается ко мне и берет за руку:

— Адам… Теперь понятно, откуда слезы.

И я снова расклеиваюсь. Он обнимает меня за плечи и прижимается лбом, тихо бормочет:

— Идиот.

Мы с Карен киваем.

— Ты за меня не тревожься, все в порядке, правда. — Я сжимаю его руку. — Но потребовалось несколько месяцев и помощь врача. — Шмыгаю носом, потом хихикаю. — Зато теперь я в норме.

Думаю, что наконец могу жить дальше.

— Несколько месяцев? — Бен в ужасе морщится.

— Господи, да когда же это произошло? Жить дальше? Бет? Я…

— Еще вина? — Карен доверху наполняет его бокал, не дожидаясь ответа.

— У него серьезно? Я имею в виду…

Несмотря на терзающую меня боль, улыбаюсь:

— Это не имеет значения, Бен. Вот что самое грустное. Мне уже не важно, серьезно ли это, встретил он любовь всей жизни или снова тупо вляпался.

Мне нужно думать о себе, и теперь я готова жить без Адама.

Бен молчит. В уголке его левого глаза я замечаю крохотную слезинку. Тянусь к нему и смахиваю ее.

— Но ты же его клей, Лиззи… Хотя он всегда был слишком туп, чтобы это осознавать. Ты — его клей, связующее звено. Его недостающая часть, ему очень повезло, что он нашел тебя. Ты его клей, — повторяет он, тряся головой.

— Уже нет.

В голосе Бена явственно звучит отвращение:

— Придурок!

— Полный, — соглашается Карен. — Надеюсь, вы любите с сыром.

Не дожидаясь ответа, она от души бухает на сковородку пармезан. И морщится, энергично размешивая смесь на сковородке.

— Глянц? Дурацкая фамилия. И сын, оказывается?

А я и не знала.

— Видимо, она… Ладно, хватит. Заночуешь здесь?

Свободных комнат полно.

Бен кивает:

— Да, хорошо бы. Я не могу поехать домой. Если он там, я просто его прибью.

Мы молчим. Потом музыка снова меняется, и я смотрю на Карен. Группа «Холлиз», композиция «Он не тяжелый». «Дорога длинна, но мне достанет силы его донести. Он как пушинка, мой брат». Я знаю, она начала слушать эту песню после того, как я рассказала ей про Саймона, но сейчас, в это мгновение, смысл композиции другой.

— Тупая песня, — хором произносят Бен и Карен, переглядываются и хихикают.

Я смотрю на них и ясно вижу искры физического притяжения. Наполняю бокал, делаю глоток, продавливая застрявший в горле ком глубже в пищевод.

Мне одиноко и плохо. Проносится мысль о том, где сейчас Адам, с кем, чем занимается. Думаю, прав ли Бен. Если я действительно «связующее звено», удержится ли он на плаву без меня?

Последнее время мне кажется, что я все же распадаюсь на куски. Будто был якорь, а теперь нет и самому мне не удержаться.

Меня словно несет по волнам — по волнам жизни, а ведь я привык быть ее хозяином. Я стараюсь дотянуться, ухватить что-то, что послужит якорем взамен утраченного, но не могу.

По дороге в Клэпхем стараюсь не зацикливаться на новости, которую сообщила Кира, — хотя что могло перевернуть мою жизнь сильнее?

Мег еще дуется, а уж как я извинялся!

И только когда я коленопреклоненно попросил ее простить меня, десятый раз повторил, как сожалею, что забыл про ее экзамены, напомнил, что девушке нельзя морить себя голодом, и сказал: «Хэштэг#дапапашкастараязадницаноонпросящаяопрощениистараязадница», она рассмеялась и в конце концов согласилась со мной поужинать.

Мы обосновались неподалеку от ее квартирки. Мег выделила на встречу час своего времени, и я надеялся, что «Пицца-экспресс» не подкачает.

Быстро делаем заказ. Я снова прошу прощения.

Дочка поднимает на меня серьезные глаза.

— За — что — и — мен — но?

В воздухе рассыпается стаккато ее слов.

— За все. Я идиот.

— Разбитую вазу не склеить.

Она достает из сумочки телефон, смотрит на экран и начинает набирать сообщение. Моя ваза из особого сорта фарфора: рассыпается не то что в осколки — в пыль.

— Мне нужно было с тобой увидеться.

— Конечно. Главное всегда — то, чего хочешь ты.

— Возможно, ты просто чего-то не понимаешь.

— Ну коне-ечно! Взрослый и опытный учит мудрости глупую малявку. Мне не требуется понимать больше, чем сейчас. Ты изменил маме. Она предупредила, что второго раза не простит. Ты ее бросил. Я ничего не перепутала?

Я беру ее за руку. Мег пытается руку отдернуть, но я не отпускаю.

— Да, я накосячил. Если бы я мог повернуть время вспять…

— Папа… — Она все-таки выдергивает руку. — Ты вообще понимаешь, что сделал? Понимаешь, что такое иметь отца, который думает о тебе в последнюю очередь?

Да, моя милая Мег, уж это я понимаю.

К глазам подступают слезы, я стараюсь их сморгнуть. Во рту сухо, и прежде чем произнести хоть что-то, приходится облизывать губы.

— Я оставил тебя без поддержки в трудную минуту.

Верь, не верь, если я что и ненавижу, так это оставлять кого-то без поддержки. Большую часть времени, Мег, я был тебе хорошим отцом. До самого этого… события… думаю, хорошим.

Она отводит взгляд и часто шмыгает носом. Косится на экран телефона, разговор увядает.

Когда приносят пиццу, я нарушаю молчание:

— Все может стать еще хуже… и я хотел встретиться с тобой сегодня, чтобы сказать кое-что. Я тебя люблю. Люблю всем сердцем.

Мег жует и внимательно меня рассматривает.

— Все еще хуже? Ты с мамой раз-во-дишь-ся?

Я трясу головой.

— Что ты, я совсем не это имел в виду… Конечно, нет… Просто, понимаешь… Я знаю, тебе тяжело меня простить.

Мой телефон подает сигнал. Сообщение от Киры.

Не вовремя, но я делаю дочери знак, что мне надо его прочитать. Она передергивает плечами.