«Глупая шутка», — пробормотал Джейк, как всегда не сдержавшись. Он не мог молчать, даже если знал, что ему достанется за его дерзость. В этом была его сила. Но в этом же была и его слабость.

«Пойми, нельзя все время лезть на рожон, иногда лучше промолчать», — говорила ему мама.

«Нет, шутка отличная», — зло сказал отец и с силой дернул рычаг на Джейка.

«Это сон, всего лишь сон», — сказал Джейк. «Знаю, знаю», — ответил я. И проснулся. Потом проснулся Джейк.

«Ты не спишь?» — спросил он.

«Уже нет, — ответил я. — Мне снился сон».

«Знаю. Мне тоже».

В комнату ворвался отец, занавеска взлетела, цветы затряслись, будто на ветру.

«От кого этот шум, будь он неладен?»

«Нам приснился сон», — сказал я.

Он посмотрел на меня. Язвительно скривил губы.

«Что у вас есть такого, чтобы снилось во сне?»

Мы с Джейком обменялись взглядами. «Держись ближе ко мне…» — прошептал Джейк, потихоньку отступая назад.

«Много чего», — ответил я, стараясь не глядеть на отца.

Джейк прошептал: «Не разговаривай с ним…»

«Никуда не годится, — сказал отец. — Не годится, не годится, не годится…» И в ту же секунду я оказался на полу, больно стукнувшись головой о половицы, красные и коричневые цветы расплылись у меня перед глазами. Я почувствовал, как меня волокут за ноги в запретную зону: сначала занавеска лизнула мне коленки, затем пощекотала голые бока, и, прежде чем она добралась до моей головы, я поймал глазами Джейка, милого, некогда храброго Джейка. Он царапал ногтями обои и кричал: «Сны и то лучше…»

«Запиши, Иохим, может, мальчик в чем-то и прав». Он засмеялся, я — нет, а Джейк заплакал.

Отец наглухо задернул занавеску, и больше я уже не слышал голос Джейка.

Иногда ночью мама прокрадывалась в нашу комнату, когда это еще была просто наша комната, без занавески, без красно-коричневых матерчатых цветов, вяло колыхавшихся в воздухе. Даже и не вспомню, когда эту грязную тряпку в последний раз стирали. Мама прокрадывалась и ложилась в изножье нашей кровати, мы ощущали ступнями ее горячее дыхание, а она сражалась со своими волосами, пока не закрывала ими лицо.

«Что там не так?» — спросил бы Джейк, если был в настроении разговаривать.

«Спите, мальчики, спите».

«Но что там не так?»

Она не отвечала и никогда бы не ответила, никогда бы не стала перекладывать свои беды на нас. Держала их внутри, под замком, но они то и дело напоминали о себе, и тогда мы чувствовали, как ее горькие слезы капают нам на голые ноги.

«Всё так. Просто сегодня ночью буря на улице».

Воздух почти не проникал в комнату сквозь приоткрытое окно.

«Этот маленький поросенок…»

Она схватила Джейка за большой палец. Джейк взвизгнул.

«И вот этот маленький поросенок…»

Теперь уже взвизгнул я.

И настроение сразу изменилось, ее настроение. Не прошло и нескольких минут, как она тайком пробралась в нашу комнату, придавленная тяжким грузом бед и проблем, и вот уже мы с Джейком змеями извиваемся в перекрученных простынях, лупим по матрасу, пытаясь увернуться от ее рук. Наши лица в слезах, и, хотя мы просим ее перестать, это слезы радости, а она щекочет нас, держась на некотором расстоянии от кровати, чтобы мы не могли до нее дотянуться.

«Оба маленьких поросенка так и не пошли домой».

«Ну и что у нас здесь?» — это был голос чужака.

«Иохим, — сказал мой отец со значением, — я точно не знаю».

«Придется нам разобраться, да?»

«Я тоже так думаю».

«Оставьте его в покое!» — закричал из-за занавески Джейк. Он снова стал храбрым, мой брат, и, как в старые времена, распалял свое сердце ради меня. Я улыбнулся. Надо мной, расставив ноги, стоял чужак, человек, которого отец называл Иохим, и все-таки, даже лежа на полу в запретной зоне, я улыбнулся, а потом засмеялся, правда, это был животный смех, сотрясавший меня с головы до пят.

«Что это тебя так рассмешило?» — Иохим склонился надо мной, его лицо налилось кровью.

«А ты что там вякаешь?» — спросил отец у Джейка и двинул кулаком по занавеске, от чего она заходила волнами.

Они услышали смех, и это показалось им подозрительным. Таков был их мир.

Я смотрел на Иохима абсолютно спокойно, без каких-либо эмоций.

«Ничто меня не рассмешило», — сказал я.

«Ничего я не вякаю», — вторил мне Джейк.

И мы замолчали.

Иохим расстегнул ремень на брюках, и они свалились комом у него вокруг щиколоток. Это вполне могло быть смешно, доктор, только в другое время, в другом месте. Скажем, если бы он и мой отец помчались наперегонки в спущенных штанах и оба упали, я, пожалуй, мог бы засмеяться.

Но в действительности было не до смеха. Я, как корабль, севший на мель посреди океана, оказался в ловушке, из которой не мог выбраться, погребенный под навалившимся на меня Иохимом, пригвожденный к половицам всем грузом другого поколения.

Ха-ха.

Он пришел и ушел глубокой ночью. Джейк спал. Я бодрствовал.

Из-за занавески в цветочек донеслись приглушенные голоса. Потом она шелохнулась. Джейк повернулся во сне и закинул костлявую руку мне на грудь. Я был напряжен, он расслаблен. Обычно бывало наоборот. Мама как-то обратила на это внимание, целуя нас перед сном — меня в коленку, Джейка в грудь.

«Ты весь какой-то одеревеневший», — сказала она Джейку.

Но он только улыбнулся, хотя и позволил маме массировать ему плечи, спину, голову.

Отец шикнул: «Ш-ш-ш».

И наступила тишина. Занавеска в цветочек шевелилась от ветерка, которого я не чувствовал.

Не чувствовал с тех пор, как мы последний раз выезжали за город.

«Пусть ветер сдует паутину прочь, мальчики», — изрек тогда отец.

Но мы с Джейком не поняли, о какой паутине идет речь.

Мы все ехали и ехали. У меня зуб на зуб не попадал от холода, Джейк окоченел в забытьи, склонив голову мне на плечо и крепко зажав руки между ног. Он бормотал во сне, пуская слюни, тут же замерзавшие у него на губах. Был, да сплыл. Как бы я хотел уплыть вместе с ним. Я прилетел из космоса. Да, он прилетел из космоса. Я пытался разобрать звуки, то и дело слетавшие с его губ, пытался уловить интонацию его голоса, перекрываемого гудением мотора.

'Так и не…» — услышал я, и струйка слюны оборвалась.

'Так и не — что, Джейк?» — прошептал я ему на ухо.

'Так и не…»