— Привет, мумия, — бросил он, направляясь к книжному стеллажу.

У него и в мыслях не было обидеть старуху, она давно уже ни черта не слышит, и как ни назови, ей все едино.

Постояв немного у полок, он пробормотал: «Нет, так не пойдет!» — подошел к бабуленьке и развернул кресло к стене. Лучше пусть не видит.

В их семействе читателем был он один. Эта страсть, ослабшая было в год между отъездом отца на Украину и его собственным роковым путешествием, по возвращении вспыхнула с новой силой и уже не ослабевала. Ни моделизм, ни спорт ей более не мешали — Нил забросил их и скоро вновь стал толстым, бледным, апатичным и болезненным, каковым и оставался все школьные годы, кроме последнего, когда вдруг со страшной силой прорезались новые интересы — рок-музыка, танцы, курево, и немного — девочки, карты, вино… Но читать он любил по-прежнему. Он единолично пользовался неплохой домашней библиотекой, собранной за многие десятилетия и постоянно пополняемой за счет подписных изданий и разных книжных дефицитов, с доставанием которых у матери — не последнего человека в отечественной культуре — проблем не возникало.

Мать не читала ничего, кроме партитур и хвалебных статей о самой себе.

Бабушку изредка можно было видеть с одним и тем же толстым томом зануднейших музыкально-театральных мемуаров. Про бабуленьку нечего было и говорить.

Однако именно в комнате у старушек хранилась самая загадочная часть семейной библиотеки — несколько десятков древних, никогда не раскрываемых книжек, по большей части на немецком языке. Немецкие книги были почти все напечатаны готическим шрифтом, так что названия и содержание их было Нилу неведомо, за исключением одной, самой толстой и богато иллюстрированной в цвете.

История военного костюма германских княжеств семнадцатого-девятнадцатого веков.

Когда он был маленький, он даже не знал, что в их доме есть такая интересная книга, обнаружил ее только классе в седьмом, снимал иногда, рассматривал, показывал приятелям. Потом надоело, и этот фолиант вернулся сюда, в компанию земляков. Некоторые книги были на русском, с ятями, ерами, фетами, и-десятеричными, толстые и патологически скучные. Их-то Нил и перебирал задумчиво, вдыхая многолетнюю пыль. Наконец отобрал одну — большую, в красном кожаном переплете с золотыми буквами: «ЭДУАРДЪ ГАРТМАНЪ. ФИЛОСОФЫ БЕЗСОЗНАТЕЛЬНАГО» — перелистал. Страницы разрезаны только до шестнадцатой.

Спустил на пол, начал попросторней расставлять соседние, чтобы не так зияло отсутствие, потом подумал и на всякий случай присовокупил к отобранной еще одну — небольшую, невзрачную, серенькую, с большими, бледно пропечатанными немецкими буковками на толстых желтых страницах.

Нил поставил на место последний фолиант, подровнял ряд, отошел, поглядел — вроде все в точности как было. Сунул обе книги под мышку, понес к дверям… И обжегся об отраженный в зеркале взгляд бабуленьки, в котором блеснули ему несказанная боль, недоумение, обида. Вот черт, развернул старуху к стене, а ведь не сообразил, что во всю ту стену — зеркало, и она все видела…

Уже на лестнице он столкнулся с бабушкой, тяжело поднимавшейся по ступенькам.

— Привет, ба!

Она только кивнула и обозначила улыбку. Говорить было трудно.

— Ну, я побежал…

— Куда? — чуть слышно прошелестела бабушка.

— Лекция…

Он показал на портфель, как бы в подтверждение. Бабушка еще раз кивнула.

В букинистическом на Литейном бородатый и очкастый продавец подтолкнул красную книгу обратно к Нилу, даже не заглянув в нее.

— Идеалистов не берем, — отрезал он. — Следующий!

— Погодите, у меня еще есть, посмотрите, пожалуйста… — в полном отчаянии взмолился Нил.

Продавец брезгливо раскрыл серенькую книжонку, протянутую Нилом, взглянул на титульный лист, перевернул страницу, вторую…

— Сейчас, я сейчас, извините… — проговорил он изменившимся голосом.

Вырулил из-за прилавка, пронесся мимо кассы, расталкивая народ, и исчез вместе с Ниловой книжкой за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен».

Вышел он оттуда вдвоем с другим дядькой, лысым и плотным, одетым в черный рабочий халат.

— Эй вы! — рявкнул лысый, показывая на Нила волосатым пальцем. — Подойдите-ка сюда!

«Бежать!» — вспыхнуло в мозгу, но ноги сами понесли его к пугающей двери, перетащили через порог. Он очутился в тесном, обшарпанном помещении, до потолка заставленном книгами.

— Паспорт! — пролаял человек в халате, и Нил покорно протянул ему свою не успевшую затрепаться книжицу в коричневом чехле.

Сердце совсем ушло в пятки. Вот сейчас лысый дядька посмотрит адрес, позвонит в справочное, установит по адресу номер телефона и сообщит бабушке, что ее внучок разворовывает семейную библиотеку…

— Больше каталоговой цены не поставлю, — сердито пробурчал человек в халате. — Здесь вам не частная лавочка!

Нил обреченно кивнул.

— В кассу! — рявкнул лысый, протягивая ему паспорт и еще какую-то торопливо и неразборчиво заполненную бумажку. Нил поспешно отвернулся, запихивая паспорт в сумку. — Если есть еще эльзевиры — приносите!

Нил удивленно посмотрел на лысого. Тот вдруг вжал голову в плечи, бочком протиснулся к нему и совсем другим голосом, тихим и вкрадчивым, произнес:

— Гартмана покажите… У меня жена, знаете ли… интересуется… — Он с минуту разглядывал красную книгу, потом сдавленно прошептал:

— Сто рублей.

— Сколько? — спросил Нил, не веря своим ушам.

— Ах, тише, тише, — зашипел лысый, делая страшные глаза. — Ну, сто двадцать, но это крайняя цена…

И торопливо отслюнил двенадцать красненьких червонцев.

— Спрячьте, спрячьте… — торопливо прошептал он и неожиданно громко крикнул:

— А с эльзевиром в кассу! В кассу!

Нил, пожимая плечами, вернулся в зал, подошел к кассе и положил бумажку на блюдечко перед кассиршей.

— Вот… — Он вздохнул. Кассирша ему эту бумажку вернула.

— Сумма прописью, число и подпись! — отрезала она.

— Что?

— Здесь, здесь и здесь! — Она быстро поставила галочки в трех местах.

Нил отошел к подоконнику, достал из портфеля ручку, посмотрел в отмеченное галочкой место — и не поверил своим глазам. Ему причиталось триста шестьдесят рублей…

«Спокойно, спокойно! — внушал он себе, идя по Литейному. — Я взрослый, разумный человек, и никакое богатство не вскружит мне голову… Еще через квартал — сберкасса. Восемьдесят рублей я оставлю себе, а четыреста положу на книжку. Бабушка говорила, есть такой срочный вклад, по нему через год выдают три процента годовых. Это будет… это будет двенадцать рублей! Ни за что ни про что — целых двенадцать рублей!..»

Но он струхнул идти в сберкассу — а вдруг еще спросят, откуда у него такие деньги, заставят принести справку от родителей? Вместо этого он отправился в кафе-мороженое, лихо заказал двести граммов ассорти с двойным сиропом и сто пятьдесят граммов сладкого шампанского — не столько потому, что так уж хотелось вина, сколько из желания этим отважным жестом как-то компенсировать в собственных глазах трусость, проявленную у дверей сберкассы. Толстая буфетчица в кокошнике окинула Нила оценивающим взглядом, неодобрительно хмыкнула, но заказанное налила. От сладкого и шипучего вина немного закружилась голова, стало легко, и сегодняшний проступок показался Нилу совершенно пустячным.