«Ладно же, — упрямо подумал он, — хватит труса праздновать! Сберкнижку завести испугался, теперь вот аборигенов испугался! Назло вот пойду!»

Он решительно двинулся к озеру, но через десяток шагов горько об этом пожалел: от костра донесся грубый, нетрезвый голос:

— А ну, кто там шляется? Тебе говорю! Стой, а то хуже будет!

Нил развернулся, изготовившись бежать, но тут его с ног до головы залило светом мощного армейского фонарика.

— Стой, студень, вшивый! — крикнул тот же голос, но тут же вмешался второй голос, знакомый и в данную минуту несказанно родной:

— Коль, погоди, не ори, это вроде свой… Баренцев, ты? Подай голос!

— Витя! Витя! Я это, я! — прокричал Нил, сбившись под конец на фальцет.

— Так иди сюда! — отозвался Васютинский. — Не бойся, ребята хорошие, старые мои кореша.

— Я и не боюсь! — мгновенно осмелев, заявил Нил и двинулся к костру, одна из фигур поднялась ему навстречу.

— Мужики, рекомендую, Нил Баренцев, главный, можно сказать, друган в нынешней моей жизни. — Васютинский качнулся к Нилу, неожиданно крепко сжал его в объятиях, увесисто хлопнул по спине и запечатлел на щеке пьяный мокрый поцелуй.

— А это вот, знакомься, Женя, Вася, Коля.

Парень с гармошкой на коленях слегка кивнул. Двое других даже не пошелохнулись.

— Садись, в ногах правды нет, — сказал гармонист, и Нил послушно сел на край длинного бревна, рядом с Васютинским.

Воцарилось долгое, тягостное молчание.

— А что, малой, винца нашего не хлебнешь? — неожиданно спросил самый крупный из мужиков.

По грубому голосу Нил узнал того, кто первым окликнул его и так напугал.

— Хлебнет, Коля, обязательно хлебнет, — подхватил Васютинский, не давая Нилу и рта раскрыть. — Я ж говорю, парень свой в доску. Я ему даже трубочку свою уступил…

Коля наклонил туловище, и Нил заметил в ногах у него два ведра. Коля зачерпнул из обеих и с едкой улыбкой протянул Нилу две кружки. Нил взял их, поднес одну из них ко рту.

— Да не с этой начинай, — сказал Коля. — Это вода, для запивки.

Нил приблизил к себе вторую кружку, нюхнул и страшно скривился.

— Это что? — спросил он, чувствуя, как побелели губы.

— Ты не нюхай, ты пей давай, не в театр пришел! — прикрикнул грубый Коля. — Аль кишка тонка?

— Диколон это тройной, — подхихикивая, пояснил мужичок, сидящий между гармонистом и Колей.

— Давай, Баренцев, нос зажмурь и залпани. И сразу водички, — горячо зашептал Васютинский. — Не посрами честь Альмы, нашей матери.

Нил зажмурился, в два стремительных героических выхлеба осушил кружку и жадно пригасил водой вспыхнувшее в горле и пищеводе едкое пламя.

— Для городского сойдет, — похвалил Коля, отобрал у Нила кружки и тут же зачерпнул ими из ведер. — Пока никто не желает? — спросил он и, не дождавшись ответа, мгновенно влил в себя обе кружки.

— А не в очередь? — встрепенулся мужичок, говоривший про «диколон».

— Кто не в очередь? — грозно надвинулся на него Коля. — Ты на кого тут, тварь, тявкать удумал?!

— Да ладно вам, — примирительно сказал гармонист. — Добра много, на всех хватит.

— Именно! — подхватил Васютинский. — Давай-ка, Жека, изобрази нам что-нибудь этакое. А ты, Коля, черпани и мне, а то в горле пересохло…

Жека приладил на плечо ремень и с громким «Е-ех!» растянул меха:

Ох, изменит мне Матрешка,

Раскрасавица душа!

Только ты, моя гармошка

Нежным звоном хороша!

— Ты прощай, моя родная, — визгливо подхватил мелкий мужичонка, — Уезжаю в Азию…

Может быть, в последний раз

На тебя залазию!

— Люди пудики срывают,

Нам полпуда бы украсть.

Люди целочки ломают,

Нам в готову бы попасть! — монотонно прохрипел Коля вслед за ним. Настал черед Васютинского:

— Что за юбочка из ситца,

А под юбочкой — ларек.

Разрешите попроситься

На усиленный паек!

Все это время Нил, понимая, что и здесь придется поддерживать честь родной «альма-матери», лихорадочно вспоминал хоть одну пикантную частушечку, но вспоминалась только какая-то детсадовская фигня.

Валентине Терешковой за полет космический… И только когда Васютинский ткнул его в бок локтем, само собой вспомнилось:

Мы с приятелем вдвоем

Работали на дизеле.

Я ушел, и он ушел,

А ночью дизель с…

Оп-па! Гармонист резко снял пальцы с кнопок. Пронзительно зазвенела тишина.

— Вы чего? — оторопело спросил Нил. Васютинский кашлянул и поспешно сказал:

— Ничего, так… Коля, налей-ка ему еще! Вторые полкружки пошли куда легче.

Нил уже не замечал омерзительного парфюмерного запаха, вместо огня внутри разлилось приятное тепло, и запивал он неспешно, растягивая удовольствие.

— А можно теперь мне?

Он протянул руки к гармошке, и Жека с готовностью передал ему инструмент.

В пионерлагере у музрука был баян, и Нил, в трехлетнем возрасте усаженный за рояль, быстро и без особого труда овладел основными навыками игры. Так что теперь в грязь лицом не ударит. Только вот репертуар…

Ты подошла ко мне похабною походочкой

И тихо на ухо шепнула мне: «Пойдем».

А поздно вечером, споивши меня водочкой,

Ты овладела моим сердцем, как рублем…

Слушали его молча, внимательно, а когда допел, даже мрачный Коля хрюкнул одобрительно. Ему налили третью порцию, и он радостно выпил. Потом гармошка уплыла куда-то, а он глухо, словно через стенку, слышал звяканье кружки, какие-то фразы, в которых улавливал интонации, но не разбирал слов. Потом фразы сделались тише, сопровождаемые тяжелыми удаляющимися шагами.

— Мужики, вы куда, и я с вами, — забормотал он, но никто его не слышал, только где-то совсем далеко раздался отчетливый матерный вскрик и звук удара…

Очнулся он в сером сумраке предрассвета, лежа ничком у остывшего кострища, стуча зубами от холода. С трудом поднялся на четвереньки — скованные мышцы ныли, не желали подчиняться. Адски болела голова, во рту было сухо и жарко, как в Сахаре. Болезненно щурясь, он разглядел у края сырого черного бревна ведро. Он дополз до ведра, заглянул. На донышке плескалась вода. Он встал на колени, наклонил ведро, приподнял дрожащими руками, напился, вылив большую часть на горло и на грудь. Собравшись с силами, поднялся во весь рост, тут же согнулся и вывернулся наизнанку. Рвало его долго, основательно, до желчи. Но потом стало полегче, он выпрямился и, чертыхаясь под нос, побрел от озера. На краю поля лежал гармонист с синим, в кровь разбитым лицом. Он судорожно водил ребрами и громко стонал. Рядом валялась разорванная на части гармошка. Нил постоял, посмотрел на него и пошел дальше. Своих проблем хватало. Пока добрался, еще два раза вырвало…