Бонхёффер стремился как можно больше узнать и понять о том мире, в котором оказался, чтобы понять его. Он с готовностью вступил в Немецкий клуб Барселоны, где проходили танцевальные вечера и другие праздники – как раз надвигался бал-маскарад – и где играли в скат [20] . Присоединился он и к Немецкому теннисному клубу и Немецкому хоровому обществу, где тут же взял на себя обязанности аккомпаниатора. Повсюду он заводил знакомства, перед молодым пастором открывались дома его соотечественников, и он, не теряя времени, входил в каждую открытую дверь.

Труднее всего ему давался досуг, но в таком обществе досуг превращался в обязанность, и Дитрих старался как мог. Через две недели после приезда он провел всю вторую половину дня в кино. Во вторник, 28 февраля, он вместе с новым другом учителем Германном Туммом посмотрел немой кинофильм «Дон Кихот» выпуска 1926 года с популярной в ту пору датской комической парой Патом и Паташоном в главных ролях. То была знаменитая пара клоунов – толстый и тонкий – Лорел и Харди. Фильм длился три часа девятнадцать минут и не произвел на Бонхёффера особого впечатления, однако он предположил, что причина тому – незнакомство с сюжетом, и взялся читать роман Сервантеса в оригинале, чтобы заодно улучшить свой и без того достаточно бойкий испанский.

В целом Барселона пришлась Бонхёфферу по душе. В письме своему непосредственному начальнику, Максу Дистелю, он описывал город как «чрезвычайно оживленную столицу, охваченную заметным экономическим подъемом, который позволяет всем жить вполне приятно». «Небывало очаровательным» казался ему пейзаж и облик самого города. Гавань – она именовалась «Мол» – была прекрасна, в городе давали «хорошие концерты», имелся «хороший, хотя и весьма старомодный театр». Но чего-то все же недоставало, «а именно интеллектуальных споров, которых тут нигде не найти, даже в среде испанских ученых». Когда Бонхёффер познакомился, наконец, с испанским профессором, с которым можно было вести разговор на более интересном уровне, его собеседник оказался «ожесточенным антиклерикалом»111. Почитав современных испанских авторов, Бонхёффер убедился, что подобное расположение духа свойственно подавляющему их большинству.

Одно только зрелище имелось в Барселоне, которым Бонхёффер не мог бы насладиться в Берлине, – arte taurina, бой быков. Эстет и интеллектуал не был, однако, брезглив и изнежен. Его брат Клаус приехал в гости в пасхальную субботу, а в Пасху, после утренней проповеди, немецкий учитель (предположительно все тот же Тумм) «потащил» братьев на «большую пасхальную корриду». Об этом Бонхёффер подробно писал родителям.

...

В письме Сабине, содрогавшейся при одной мысли о подобных забавах, брат признавался, что его удивило, «насколько хладнокровнее я взирал на всю эту картину во второй раз по сравнению с первым, и должен сказать, что даже издали я почувствовал в этой традиции притягательность, из-за которой для кого-то посещение корриды превращается в страсть».

Будучи богословом, Дитрих добавляет к своему рассказу еще одно наблюдение:

...

Не всегда Бонхёффер заглядывал столь глубоко. В октябре он послал Рюдигеру Шляйхеру открытку-фотографию: матадора с быком, причем на теле матадора красовалась голова Бонхёффера, просунувшего свое лицо в отверстие картонной фигуры: «Как видишь, тихие часы, в кои я практиковал Arte taurina, обеспечили мне неслыханный успех на арене… Приветствует тебя матадор Дитрих»114.

* * *

Бонхёффер любил бродить по антикварным и комиссионным лавочкам и однажды приобрел огромную жаровню из резного каштана с гигантской медной чашей. С ним вместе сей старинный предмет переселился затем в Финкенвальде. Вместе с приехавшим повидать брата Клаусом они наведались в Мадрид, и там Клаус купил картину маслом, судя по манере – принадлежавшую кисти Пикассо. В письме родителям Клаус сообщил, что на полотне изображена «падшая женщина, пьющая аперитив (абсент?)»115. Он прихватил ее с собой в Берлин, американский перекупщик тут же предложил за картину двадцать тысяч марок, интересовались и другие, но когда один из дилеров обратился с вопросом к самому Пикассо, тот ответил, что некий мадридский приятель частенько подделывает его работы. Определить подлинность «Любительницы абсента» никто не брался, и картина осталась у Клауса. Она, как и рукомойник, была уничтожена в 1945 году бомбой союзников.

В Мадриде Бонхёффер пристрастился к творчеству Эль Греко. Вместе с Клаусом он ездил в Толедо, Кордову и Гранаду, добрались до Альхесираса у Гибралтара. Каждое место, куда он попадал, превращалось в стартовую площадку для новых экскурсий. Бабушка прислала ему денег для отдыха на Канарских островах, но Бонхёфферу пришлось вернуться в Берлин прежде, чем он смог осуществить еще и это путешествие. Он пообещал дарительнице использовать ее взнос на поездку в Индию, к Ганди, он по-прежнему собирался осуществить этот план.

Дитрих Бонхёффер отправился на год в Барселону в первую очередь ради служения в церкви. Он прочел девятнадцать проповедей и вел детскую службу, хотя работа с детьми началась не столь успешно, как он надеялся. Олбрихт заранее разослал приглашения на детскую службу, которую будет вести молодой священник из Берлина, однако в первое воскресенье вся паства состояла из одной девочки. В дневнике Бонхёффер записал: «Это надо исправить». И он это исправил. Ему удалось обаять единственную слушательницу, и в следующее воскресенье в церкви собралось пятнадцать человек. За неделю Бонхёффер познакомился с семьями всех пятнадцати юных прихожан и в третий раз собрал уже тридцать человек. Впредь на каждой службе собиралось не менее, а часто – более тридцати человек. Бонхёфферу нравилось работать с детьми. Их невежество в богословских делах удивляло его, но и радовало: «Церковь еще не наложила на них свою метку»116.

В Барселоне проживало в ту пору около шести тысяч немцев, но едва ли сорок регулярно появлялось на службе, а летом – и того меньше. В то лето вся церковная работа легла на Дитриха, Олбрихт уехал на трехмесячные каникулы в Германию.