* * *

В сентябре в Барселону наведались родители. Вместе с Дитрихом они отправились в очередное путешествие – на север вдоль побережья во Францию, осмотрели Арль, Авиньон и Ним, затем двинулись вдоль побережья на юг с заездом в Монсеррат. 23 сентября старшие Бонхёфферы побывали на проповеди своего сына – Дитрих говорил на тему, ставшую для него на всю жизнь ключевой: о земном аспекте христианской веры, о полноте воплощения, не допускающей гностических и дуалистических идей о превосходстве души или духа над телом. «Господу нужны люди, – говорил он, – а не призраки, бегущие от мира». «Во всей мировой истории, – утверждал он, – есть только один действительно важный момент – настоящее… Если взыскуете вечности, служите времени». Это уже предвестие тех слов, что он многие годы спустя напишет из тюрьмы невесте: «Наш брак должен прозвучать как «Да» Божьей земле. Он укрепит нашу решимость делать, достигать чего-то на земле. Боюсь, что христиане, стоящие в этом мире лишь на одной ноге, останутся с поджатой ногой и в раю». В другом письме невесте он повторит: «Человек создан из глины земной, а не из воздуха и мыслей»124.

Это не единственная тема, затронутая в проповедях Бонхёффера тогда и оставшаяся с ним на всю жизнь. Он также развивал идею Барта об инициативе Бога: поскольку сами мы не можем Его достичь, Он должен открываться нам. Бонхёффер часто прибегал к принадлежащему Барту образу вавилонской башни – «религии», с помощью которой человек посягает самостоятельно добраться до небес и неизменно терпит поражение. В письме Рёсслеру Бонхёффер заходит в этих рассуждениях еще дальше:

...

Сказанное представляло собой нечто радикальное и драматическое, но ведь таков логический вывод из идеи, что мы не можем ничего совершить без Божьей благодати. Все доброе исходит от Бога, а значит, Бог может явить себя в плохо написанной и слабо исполненной проповеди и затронуть сердца слушателей и, напротив, может отказать в своем присутствии в дивно написанной и произнесенной проповеди. «Успех» проповеди всецело зависит от Бога, который прорывается к нам и «охватывает» нас, иначе же мы не будем «охвачены».

Здесь уже слышны отголоски знаменитой проповеди Бонхёффера на текст Иеремии, до которой остается еще несколько лет, и на этом будет основано его восприятие собственной судьбы при нацистском режиме. Что означает выражение «охвачены Богом»? Почему уже в ту пору Бонхёффер проникся глубокой уверенностью в том, что Бог «охватил» его, предназначил для определенной цели?

Осенью 1928 года Бонхёффер решил в дополнение к прочим своим обязанностям выступить с тремя лекциями. Все три были назначены на вторники – в ноябре, в декабре и в феврале, перед самым его отъездом. Никто не предъявлял молодому священнику подобных требований, и любопытно было бы узнать, как отнесся к очередной затее помощника Олбрихт. Задачи лектор ставил себе всеобъемлющие. По всей видимости, на выступление его подвигла забота о молодежи из выпускного класса местной немецкой школы – эти ребята были ровесниками учеников Бонхёффера по четверговому кружку. Церковь не охватывала их, и Дитрих постарался сделать для них все, что было в его силах.

Три его лекции замечательны даже тематикой, тем более для человека, который сам не так уж давно закончил школу; в них затронуты основные вопросы, которыми Бонхёффер будет заниматься в грядущие годы. Первая лекция называлась «Трагедия пророков, ее смысл и последствия», вторая – «Иисус Христос и сущность христианства», а третья – «Ключевые проблемы христианской этики».

Лучшая из них – вторая, произнесенная 11 декабря. Как часто он делал и в проповедях, Бонхёффер начинает с провокации, с утверждения, что Христу не предоставлено места в жизни большинства христиан. «Мы построили ему храм, – рассуждал он, – но живем в собственных домах». Религии отводится воскресное утро, «на пару часов мы охотно вспоминаем о ней, чтобы тут же возвратиться к привычным делам». Нельзя выделять Богу «малую часть своей духовной жизни, – продолжал он, – нужно отдать ему все или ничего». «Вера Христова – не десерт после обеда, напротив, это хлеб насущный – или ничто. Человек должен по крайней мере понять это и смириться с этим, коли он считает себя христианином». С присущим ему красноречием Бонхёффер развивал идею, напоминающую основные положения трактата Льюиса «Просто христианство»: он говорил о том, что кто-то восхищается Христом исходя из своих этических убеждений и объявляет Его моральным гением, великим учителем этики, кого-то Он устраивает эстетически, для кого-то Его смерть – героическая жертва во имя убеждений, вот только всерьез Его никто не воспринимает, то есть никто не строит свою жизнь в соответствии с призывом проповедовать Откровение Божие и быть этим откровением. Человек сохраняет дистанцию между собой и словом Христа, избегает настоящей встречи с Ним.

...

Вряд ли Олбрихт часто заговаривал с паствой об эпохе Просвещения. В этой лекции Бонхёффер ухитрился затронуть немало священных коров. Сперва он опроверг идею Христа – великого моралиста, потом заговорил о сходстве христианства с другими религиями и, наконец, добрался до основного пункта: сущность христианства не в религии, а в личности Христа. Здесь он опять-таки опирался на идеи Барта, которые и в следующие годы будут занимать заметное место в его размышлениях и работе: религия – мертвая вещь, созданная человеком, а в средоточии христианства находится нечто принципиально иное – сам Господь, живой Бог. «Фактически, – рассуждал Бонхёффер, – Христос не дал ни одного этического предписания, которое нельзя было бы найти у современных ему рабби или в языческой литературе»127. Кого-то из слушателей слова Бонхёффера могли шокировать, но спорить с его логикой было трудно. Далее оратор агрессивно обрушился на «религию» и «моральное совершенство» как на идеи, противные христианству и самому Христу, ибо они внушают ложную уверенность, будто мы каким-то образом через личные моральные усилия можем достичь Бога – подобное заблуждение ведет к духовной гордыне и спеси, заклятым врагам христианства. «Итак, – подытожил он, – как это ни парадоксально, весть Христова аморальна и нерелигиозна»128.